-1-
Приветствую Вас, Серкидон!
Пишу, едва отдышавшись – только приехал. Был на юбилее писателя Краковского в стольном граде Владимире. От группы питерцев вручал мастеру художественного слова фаянсовую скульптуру токующего глухаря. Очень хороший подарок – большой и бесполезный. Надолго сохранится. В пространной поздравительной речи мне (неожиданно для самого себя!) пришло в голову уподобить писательский труд глухариному токованию: когда ничего не слышится, ничего не видится, кроме своей собственной песни.
Да что я все о себе! «Да не я один!// Да что я, лучше что ли?!»1. Много было подарков и речей, писателя хвалили дружно. Его, кстати сказать, так же дружно (в былые времена) хулили. Воистину творец должен жить долго, дабы, сумев пережить бурю критики, зайти в гавань поклонения. Что и сделал Владимир Лазаревич.
В качестве алаверды юбиляр попросил прочитать «кое-какие байки» из нового романа, и ему с восторгом разрешили. Привожу по памяти историю, которая запомнилась более всего:
Жил-был художник один. С раннего утра брался он за работу – писал картину. Работалось по-разному. Иногда дело спорилось: краски сами ложились на холст и радовали яркостью и чётким мазком. Художник смеялся, ликовал, восторгался, бил в ладоши, крича: «Ай да Пупкин! Ай да сукин сын!»2. Но вот радужный период в работе заканчивался и наступал мрачный. Кисть застывала в руке, а сам художник, подолгу стоя у картины, словно в ступоре. Яркие краски ему казались блёклыми, а ровные линии – кривыми. Очнувшись, художник, ломал с рыданиями кисти, бил кулаками о стены, с криками отчаянья бегал по мастерской и, наконец, падал без сил на пол. А на утро снова принимался за работу. Так проходили дни. Наконец, работа была завершена. Нанеся последний штрих, художник, полюбовавшись картиной, отнёс её на помойку. Потому что считал: всё главное вовсе не в картине, всё главное – в криках отчаянья и восторга, в горе и ликовании. В том приращении, которое получила во время работы душа…
Очень странная история, такая нетипичная для нашего сугубо практичного времени…
А потом был банкет, и уже застольные речи, и мой заготовленный ещё в Питере «экспромт»:
Друзья мои! Для всех не тайна
У нас сегодня юбилей,
И с этим словом не случайно
Рифмуется глагол «налей»!
Короче говоря, возвращался в родные пенаты Ваш горе-письмонаписатель с кой тбольной головой, что даже перестук вагонных колёс не радовал. Но вот какая история (и тоже про художника) по пути всё же припомнилась:
