Когда самоубийство честнее всего.
Юрий Шевчук,
«Предчувствие гражданской войны».
В дверь позвонили, и вошла Летова.
– Меня позвала твоя мать, – заявила она, – чтобы я тебя поругала за то, что ты неуспешна!
И села напротив меня, положив ногу на ногу, и стала рассказывать, чего она достигла в жизни за всё очень долгое время, пока мы не виделись.
А потом я пошла к ней домой, выслушивать дальнейшие оскорбления. Летова жила, как это ни странно, всё в той же самой квартире, только подъезд стал какой-то странный: его весь перестроили, сделав лестницу винтовой.
…Я проснулась, стараясь ничего не забыть. Я уже десять лет не жила в той квартире, куда ко мне пришла Летова, или как там её сейчас, а мать моя умерла пятнадцать зим назад. И она никогда не стала бы ей звонить!
18 октября 1998, воскресенье
В эту пятницу мама, зная, как я люблю всяческую канцелярию, принесла мне с работы три тетрадки: две большого формата, и ещё одну с голубями и клоунами на обложке: «Тетрадь для переоценки» (столовая № 2). Тетрадь для переоценки ценностей.
Вот в ней-то я и начинаю новый дневник, только жалко, что не новую жизнь.
«Ну, вот я и сменил тетрадь, но в делах моих особых перемен не произошло. Действительно, раньше, чем я смог начать новую страницу, прошло несколько недель без всяких событий, точно я замер на мёртвой точке».
Кобо Абэ, «Чужое лицо», «Белая тетрадь».
19 октября 1998, понедельник
Минуло уже две недели, полмесяца тому ужасному разговору с Полиповой, а я так и не поговорила с Михаилом Викторовичем. Ну не бегает же он от меня!
Заметки на полях 20 лет спустя
Ещё как!
Run, run, run!
***
Я пришла в ВООП, как всегда, рано, а бухгалтер, по-видимому, был здесь с открытия. Значит, ему выдали ключ, и он приехал с петухами. Таких, как мы, никому не нужных людей, много, просто мы сидим по щелям, и нас не видно, а успешные сверкают, как солнце.
Евгений Григорьевич сидел, обратившись плешью к двери. Я сразу вспомнила Алексея Пешкова, как кузен Саша Яковов подговорил его наплевать убогому барину на лысину.
Сумасшедший бухгалтер жевал бутерброд с собственноручно посоленный рыбой. Ромашка ластилась к нему, а он гнусавил:
– Нет у меня для тебя ничего, дружок.
Жёлтое, как подсолнечное масло, октябрьское солнце, заползало в нашу каморку сквозь крону облысевшей липы. Ничегонеделание давило меня, и я встала, и, не попрощавшись, ушла.
