У Майи Никулиной, сорок лет назад – Евгений Касимов
Верников читал невозмутимо, но при этом артистично скалил зубы и блестел глазами. Компания на кухне посмеивалась. Иногда Верников терял тон – и сам начинал азартно хохотать. Чтение вдруг прерывалось, все чинно выпивали и закуривали. К концу второй главы Верников изрядно взвинтился. Я сидел на полу под газовой плитой, за столом – Майя, Костя Белокуров, Богданов, в углу притулились Мичковский и Дорогокупля. Великолепный Калужский тоже был. Стоял, прислонясь к дверному косяку. Верников сидел на табурете, понятно, в центре. Неожиданно скучным голосом сказал: «Пока всё». И искоса посмотрел на друзей-приятелей. Друзья улыбались. Я уже был достаточно пьян, чтобы говорить дерзости. И я стал их говорить. Компания насторожилась. Я нёс околесицу, подбадривая себя портвейном. Я сказал, что главный герой подозрительно похож на обаятельного альтиста Данилова – но только вот нет в нем ничего демонического, одна претензия на демонизм, он такой… понимаешь, герой, который щеголяет в джинсах «Леви Страус», а присмотришься – самопал! Пошитый в подвальной мастерской имени Клары Газуль! И так далее. Первым не выдержал Костя Белокуров. Он очень вежливо стал объяснять мне, что повесть замечательно хороша, но вечер как-то скукожился. Было уже поздно. Майя ушла спать, насупленная компания разошлась, а мы с Верниковым, втабуретившись, сидели уже за столом и о чем-то запальчиво говорили. О чем говорили – не помню, но помню, что запальчиво. Так и просидели до утра, а когда выкатились на улицу и пошли себе по улице Луначарского. Мне было несколько неловко. Я осторожно перевел разговор на американскую литературу, пытал его, читал ли он Фолкнера, Томаса Вулфа, а он легко мне отвечал, что не читал и ему совсем не интересны ни Томас Вулф, ни Фолкнер, ни Хемингуэй. А ты почитай, настырно бухтел я, мучимый похмельем. Уже через несколько лет он признался, что прочитал все это дело на английском, но так и не вдохновился великими американцами. Еще одну главу повести он написал буквально через неделю. Опять устроили читку, и так как я был абсолютно трезв, мне глава понравилась. Очень понравилась. Мы быстро подружились, и я Верникова уже запросто называл Кельтом. А повесть свою он почему-то забросил. И, поверьте, не я был тому причиной. Кельт стал писать рассказы – один лучше другого, и через десять лет в Средне-Уральском книжном издательстве (СУКИ) у него вышла книжка «Дом на ветру». Обложку нарисовал тонкий график Копылов.
