Пётр распахнул дверь фургона, стал выбираться из скрипящего сидения и чуть не упал в снежную грязь. Чертыхнулся, ухватившись за дверную ручку. Устоял. На секунду всё перед глазами подёрнула густая рябь – как аналоговые помехи на старом экране.
Вик сидел на карачках рядом с трупом.
– Весёлая у нас, блядь, ночка! – проворчал он. – Уже третий! Прям голубиный мор какой-то!
Света на улице почти не было, не считая тусклых фар служебного фургона и яркого фонаря над загаженным подъездом неподалёку. Фонарь, однако, слепил, а не освещал, и всё вокруг казалось чёрным – даже снег, несущийся в воздухе.
– Хоть бы премию за урожай платили! – вздохнул Вик.
Он выругался – смачно, с наслаждением, словно это было непременной частью приёмки, – сплюнул на асфальт и вытащил из старой засаленной куртки медицинский браслет.
Пётр хотел закурить, но вспомнил, что оставил пачку в фургоне. Он оглянулся, как бы проверяя, что всё осталось на своих местах – фургон, стоящий у обочины с работающим мотором (одна фара светит тускло и косо, как подбитый глаз), перекошенный фонарный столб, остатки раскуроченного паркомата.
Голова у Петра раскалывалась от боли. Даже блеклый свет буравил виски́. Он стоял спиной к подъезду, выбрав из двух зол – фар и газового фонаря – меньшее, но свет всё равно прожигал его насквозь, как рентгеновское излучение.
Вик тем временем прилаживал на запястье браслет. Петру на секунду почудилось, что вместо лица у покойника ровное белое полотно – пустая заготовка, из которой забыли вылепить черты. Он прикрылся ладонью от света фар.
Молодая девушка.
– Красивая! – Вик убрал с мёртвого лица прядь светлых волос. – Красивая, дурёха!
Пётр склонился над лежащим телом и вдруг понял, что снег действительно чёрный.
Он кашлянул, прижал руку к груди. Даже сквозь плотную одежду чувствовалось, как судорожно и неровно колотит сердце. Да ещё головная боль. Бутылка, выпитая с Виком для согрева, не пошла на пользу. К тому же от холода всё равно ломило кости.
– Трупного покамест нет, – сказал Вик.
Браслет, криво прилаженный к запястью, вздрагивал и угрожающе гудел, точно наручная бомба с часовым заводом.
– Прямо живая, – сказал Пётр.
Девушка – лет двадцати на вид – и правда была красива. Лицо – белое и симметричное, как у призраков. Глаза – закрыты, словно она зажмурилась, чтобы загадать желание.
