"Что это у вас за пост такой страшный?! Я в шоке…"
"Впечатлило?"
"И не говорите"
Из разговора по ICQ.
«Именем закона!» Слова гулким эхом отдавались в голове у Ицхака Раубфельда. Его везли в закрытой машине по улицам столицы. «Вы позволили себе проявить эмоции! Это государственное преступление!» Прошёл уже год, как ввели тот злосчастный закон, согласно которому всё население страны обязано было принимать препарат, разработанный правительственными учёными. Препарат блокировал эмоции человека и заодно парализовывал волю, лишая жертву способности к сопротивлению. С этого времени проявлять эмоции стало опасно для жизни. "Вы нарушили закон! Вы осознаёте это?" Вкрадчивый голос прокурора в голове ударял многотонным молотом, превращая мозги в крошево. Не надо было играть в демократию. Именно она сделала возможным принятие этого, поистине, дьявольского закона. Он знал, что не он один попался: попались на том же его жена и младшая дочь, которой ещё нет и десяти. Всех их судили вместе. "Согласно закону №13666, отказ от приёма "Клеона" и дальнейшее проявление эмоций влечёт за собой только одно наказание: смерть! Вы обязаны это знать!" Чёрт подери, надо было уехать из этой проклятой страны, когда была возможность, но сейчас уже поздно. "Слишком поздно для всех нас" – пронеслось в голове у Раубфельда.
Машина резко затормозила. Ицхак кувырком пролетел через весь кузов и стукнулся об стенку. Дверь открылась, и в проёме показался автомат.
– Так, выходи и без глупостей!
Ицхак вылез из машины на свет божий и огляделся: машина остановилась прямо перед центральным крематорием.
– Руки за спину! Пошёл вперёд! – рявкнул конвоир.
Спорить было бессмысленно. Оставалось надеяться на то, что ожидание казни не будет долгим и мучительным. Кремационная камера располагалась в глубине здания, напичканного различными датчиками движения, видеокамерами и детекторами по самую крышу. По пути следования то тут, то там виднелись пулемётные турели на случай попытки побега осуждённого. Вот и последний поворот. Вдали, у самой кремационной камеры показался ещё один конвой. У Раубфельда перехватило дыхание: осуждённой была его девятилетняя дочь. В голове у несчастного отца вихрем пронеслись рассказы, об изнасилованиях, порой с особой жестокостью чинимые конвоирами, над осуждёнными на смерть женщинами независимо от возраста последних. Ведь они уже никому ничего не смогут рассказать, ведь формально они уже мертвы.
