По обе стороны дороги тянулись поля, за ними маячили холмы. По холмам и полям мама несла меня до самой деревни, обнесённой частоколом.
Деревня была небольшая, перед ней росло несколько старых деревьев. Амбровых. Высоченных. Таких, что не обнять и целому хороводу. Стояла осень, земля была вся усеяна листьями. Такими золотисто-красными. Такими золотисто-жёлтыми. Мама ступала по ним – листья тихо шуршали. Из чьих-то ворот выбежала собака и залилась звонким лаем. Мама выдернула бамбуковую палку из плетня у дороги и стала отгонять её. Та, отступая, принялась звать товарок. Вся деревня потонула в их суматошном лае. Люди начали выходить из домов и, увидев знакомое лицо, с лаской и нежностью приветствовали маму. Самые нетерпеливые выбегали за околицу ей навстречу. Увидев, что хозяева ничуть не чураются незнакомки, псы тоже приветливо замахали хвостами. Некоторые, сбившись в стороне, как нашкодившие дети, молча смотрели на людей. Все потянулись в сторону мощённой каменными плитами дороги. Шли и болтали.
У колодца мама опустила меня на землю, и все, кто стирал там бельё, мыл овощи, набирал воду, все, кто шёл с ней деревенской дорогой, окружили меня плотным кольцом. Каждый, сияя от радости, норовил ущипнуть меня за щёчку, потрогать за носик, потянуть за ушко – чьи-то руки даже тянулись к моей маленькой пипке.
– Да! когда уходила, был ещё совсем младенчик, а теперь вон какой вымахал! Прямо пузырёк! Вот Цзяюнь растяпа!
Деревенские судачили на все лады, перебивая друг друга.
«Пузырьками» у нас на западе Хунани[1] называли дикие ягоды, размером с зёрнышко кукурузы, ярко-алые, невыразимо сладкие. Спелые, они отливали сочным блеском, и сквозь тонкую кожицу проглядывал наполнявший их красный нектар. По вкусу они немного напоминали клубнику, но были намного меньше и намного слаще. Самые спелые покрывались тёмным налётом. До сих пор мне кажется, что это самая вкусная ягода на свете. В третьем месяце по лунному календарю вызревали первые яркие шарики, в пятом появлялся урожай середины лета, а к девятому-десятому месяцу кусты обсыпало новыми «пузырьками», похожими на овечий помёт. Это была дикая ежевика. Когда говорили, что кто-то похож на «пузырёк», это был комплимент – «красивый, милый, нежный, как спелая ягодка».
Цзяюнь, о котором толковали деревенские, был мой тятька. Мама пришла в деревню, чтобы стребовать с него денег. Мама и тятя разбежались врозь, когда я ещё даже не появился на свет. Как говорили в городе, «расторгли брак». Когда они разошлись, тятя не дал ей ни юаня. Маме было так тяжко, что она пошла к нему с последней надеждой.