Из дневника неизвестного:
«Я являюсь лишь неким третьим —
Отношением первого и второго»
Как узнать несомненно, что не спишь? Что дышишь по своей воле, и что игривый туман, – коим влекомый бредёшь среди ночи во тьме, – не отдалится снова, если сделать ещё один шаг? Хочется нырнуть в его густоту, но она всегда далека, недостижима, зыбуча, а кажущаяся близость её эфемерна, и только влажный холодок по коже напоминает осознанием о том, что всё это время ты им любезно и бережно был окутан. Аллегория к жизни, – коварно ускользающее, бесцельно существующее и непреходящее всеобъемлющее «Всё», – кем-то данное нам, и зачем-то.
Не терплю и считаю скудодушием ведение дневников, посему знайте, что я переступаю границы своего весьма принципиального личного пространства, строча эти мысли в бумагу; не подумайте также, читающий, что я поступился взглядом легко, без причины – здесь весомейший аргумент, не являющийся интригой, но умалчиваемый мною сознательно.
Вследствие первого абзаца вынужден добавить ещё одно своё раздражение о дневничном факте: существенно большей подростковой глупостью мне представляется назначение дневнику «Имени собственного», и уж тем более собственного, вроде «Дневник Мэри Джейн» и подобной чуши. Именно поэтому дневник сиротски безымянен.
Теперь хотелось бы попунктово, в порядке убывающей важности ввести гласные правила, или, скорее, поставить одну такую крупную точку, – чтобы как холм, чтобы с вершины его можно было в призму данного мною ракурса наблюдать мои мысли с тем пониманием, что я от вас требую:
1) Мой не в полной мере дневник, пишется только (!) мной;
2) Да простит мне читающий несобранность мыслей (о чём подробнее далее);
3) Да простит мне читающий жизненно необходимые словоискажения (о чём далее ничего);
4) Наконец, четвёртым пунктом будет нижеследующее (пусть и частичное) объяснение причинности моих бессмысленных, вопреки энтропии колебаний:
В голове сейчас настоящая какофония, если честно. Часть меня беспокойствует об этой дневничной деятельности, мешая сосредоточиться, а её головное буйство пробуждает недавно усмирённую леность, и вот в такой обстановке приходится писать. Никакого уединения. Никакого спокойствия. Сил никаких.
Это всё неподвижность. Я, пожалуй, научусь писать во время ходьбы. Чтобы главному в голове уютнее думалось, хорошо бы находиться в движении. Тут действуют какие-то около Эйнштейновские законы – лента мысли только тогда начинает вертеться в бобине сознания, когда тело преодолевает пространство, расстояние, причём ему необязательно шевелиться самому! Отсюда развитость автобусного мышления. У вас не так?
