– Вам понравился вчерашний концерт, сэр?
– Да, Николь, я, вообще, очень люблю фортепьянную музыку. И хорошо знаю этого пианиста. Бывал на его концертах в Москве… Тот молодой человек – ваш муж?
– Муж. А женщина, с которой вы были, очень красивая.
– Это моя двоюродная сестра, Энни. Но насчет красоты вы здорово хватили. Мы в детстве всегда называли ее обезьянкой, и она не обижалась. Я и сейчас ее так часто зову.
Что-то вроде довольной улыбки появилось у нее на лице.
– Нет, вы не правы, сэр, ваша сестра очень милая и своеобразная.
Энни так уверено сказала ему вчера после того, как они случайно столкнулись с Николь на ступеньках концертного зала: «Она тобой увлечена». – «С чего ты взяла? Это просто мой секретарь». – «Ой-ой, секретарь! У нее от этого устроено что-нибудь по-другому? Она, знаешь ли, слишком откровенно на меня взглянула». – «Как взглянула?» – «С ненавистью. Успокой ее потом, объясни, что мы просто родственники».
– Что у нас на сегодня, Николь?
– Совещание второго отдела, которое вы назначили на десять. Потом у вас встреча с военными.
– Помню.
– Еще, заболел ваш заместитель, у него острый бронхит. Еще к вашему сведению, Блюма срочно вызвали в Вашингтон. Его секретарь сказала мне, что позвонили прямо ночью.
– А кто вызывал?
– Звонили из Белого дома.
Торнвил удивленно поднял брови, Николь в ответ сделала то же самое. С чуть комичным выражением.
Он всегда смотрел ей вслед, когда она выходила из кабинета, и кажется, девушка это чувствовала.
С Блюмом Стенли Торнвил был знаком почти двадцать лет, с первого своего дня работы в контрразведке. Тот его и принимал на службу, и стал тогда первым начальником. А потом так и остался им на многие годы. И когда Стенли работал в Германии, а потом в России, его патроном в Центре оставался Блюм. Никогда никаких служебных недоразумений между ними, ничего похожего на недоверие или взаимное недовольство. А в политической контрразведке очень трудно долго сохранять такие отношения – слишком каверзная работа. Ну, например, когда нет никаких улик о сотрудничестве собственного дипломата или нелегала с местной спецслужбой, а подозрительные признаки есть. Надо возвращать такого деятеля в страну, по сути дела – ломать ему карьеру. Торнвил как резидент обязан этого требовать, а его патрону в Центре приходится доказывать необходимость отзыва формально ни в чем не провинившегося человека. Много таких хлопот он доставил Блюму за двадцать лет. И тот ни разу не фыркнул в ответ, не упрекнул в перестраховке. И когда там, в России, на вербовку выстроилась целая очередь всякого правительственного ворья, сколько потребовалось усилий, чтобы убедить Центр не кидать деньги налогоплательщиков всякой сволочи, которая продает не только настоящие, но и фиктивные секреты, объяснять, что нельзя покупать всю дрянь подряд. Блюм всегда ему верил. А он поверил Блюму, кажется, в тот самый первый день их знакомства. Время доказало, что они во всем были правы. Теперь, поднявшись до уровня первого заместителя директора Центра, Блюм и его перетащил наверх – полковник Торнвил, начальник Управления внутренней политической контрразведки страны. Высокое место.
