Сразу за Москва-рекою, начиная от Третьяковской галереи, – вправо, в сторону «якиманок», влево, в сторону «полянок-ордынок», – все на этом огромном пространстве, упирающемся снова в Москва-реку и в Большое Садовое, все здесь памятник. В глубине, в переулках, можно еще обнаружить каменные двухэтажные домики, построенные лет сто тридцать назад для сдачи комнат очень небогатому люду, – с крошечными окнами, темными, похожими на норки подъездами, стенами, иногда потерявшими прямой угол, но крепкими и все же еще надежными. Сколько поколений отпечаталось здесь, только в этих простых и непривлекательных на легкомысленный взгляд жилищах?
Разве может быть непривлекательной жизнь человеческая, разве стены, в которых шел ее ход, – не свидетели? Кто-то зря придумал называть их «немыми».
Чувства, ощущаемые человеком, ощущаемые в нем другими людьми, – не такие же ли явления природы, как все прочие? Разве дух человеческий замыкается в нем самом и не стремится наружу? Отчего тогда, как все живое, родившееся, это сразу должно исчезнуть, отчего оно не должно стремиться найти пристанище?
На огромном пространстве Замоскворечья сосредоточено все, что было когда-то в России – церкви всевозможной архитектуры, купеческие и дворянские дома и особняки, приютные и первые публичные медицинские заведения, и единственное, что достойно поместило себя туда уже в новом времени, – монументальные сталинские строения. Они тоже создавались как памятники истории, а истории всегда сосуществуют друг с другом, у них общий смысл, они не противники.
Не поднимайте, господа, руку на Замоскворечье – этот уникальный памятник Москвы и России, не пакостите его турецкими офисами и бандитскими кабаками.
В доме напротив Третьяковской галереи, построенном уже на закате жизни Вождя народов, в доме с высокими этажами, художественно облицованным фасадом с несколькими по нему торжественно-парадными крыльцами, в одной из громадных квартир, которую занимал когда-то очень немаленький человек той эпохи, праздновалось новоселье.