Девочки убегают в чащу за фонарём —
без фонаря темно и днём, девочек ест тоска.
Я убегала одна – мои рванули вдвоём,
в кармане – жвачка и нож, в руке теплеет рука.
В чаще запутаны тропки. В чаще дано забыть
или сойти с ума ненароком, это как повезёт.
У старшей становится шаг неровен, тянет рычать и выть.
Младшая воду живую и мёртвую в жилах своих несёт.
Ей тоже хочется выть, но она рычит.
В горле стучит,
под кожей волшебные бьют ключи.
Тропки сбиваются, скатываются клубком.
Ночь накрывает лес, в болоте зовут огни
Там, где кончается мир, стоит ветхий просторный дом.
Бабка ворчит, едва поглядев: в этом году одни.
Сядьте и ждите, мой не окончен день.
Солнце, встряхнув, запихивает в чулан.
Девочки смотрят в окно – фонарями горит плетень.
Каждый скалится так широко, словно бесстыже пьян.
Будут загадки девочкам – сходу не разгадать.
Будут уроки девочкам – каждый оставит шрам.
Бабка пускает вытертый фартуком месяц наверх сиять.
Девочки заворожённо смотрят в лицо фонарям.
Чёрная кошка мурчит.
Нога по полу стучит.
Бряцают у хозяйки на связке ключи.
Лизе Пономарёвой с благодарностью
за то, как она умеет бояться
больших деревьев
Они огромные, такие большие, что хочется к ним на ручки,
а ветер мотает их так безжалостно, будто за косы невесток,
и прядями падают передо мной огромные рыжие сучья,
и я ощущаю себя чуть-чутку на этой тропе неуместной.
Они огромные, словно небо решили проткнуть макушкой,
проткнули даже, и оттого-то идёт за грозою ливень,
за ливнем дождь и опять гроза, без паузы на просушку —
в прорехи сыплется древний клад серебряных гулких гривен.
