Из огненного жерла масляной бочки отдавало благодатным теплом. Горели крашеные доски, бывшие когда-то мебелью, истрепанные покрышки и прочий подножный хлам. Едкий запах дыма перемешался с острым смрадом давно немытых тел. Синерылая братья устроилась кружком, вокруг раскалившийся докрасна «толстухи».
– Кхе, кхе, – глухо прокашлялся невысокий, сухой старикан. – Ну, раз Пакля шлёпнул, пусть сидит.
– Пакля знатный литер, – одобрительный отозвался голос с противоположенной стороны импровизированного круга.
Говорившего Виру не разглядел. Его заслоняла бочка с вырывающимся наружу пламенем.
Воровской жаргон, не насторожил молодого человека. Он знал, среди бомжей достаточно уголовников. Об этом предупреждали и полицейские, и друзья, и некоторые читатели его блогга. Принадлежность к обществу изгоев, бродяжнический образ жизни в цивилизованном коммьюнити, сами по себе считаются преступлением. Хотя Виру уверен, это не так. Собственно поэтому он и решил написать несколько очерков о людях упавших на самое дно. Тем самым, развеять предрассудки и внести свою лепту в неравную борьбу с социальным расизмом.
Реплику из пустоты он воспринял, как разрешение остаться. Усаживаясь на котельцы, сложенные стопкой, молодой человек усмехнулся. «Значит, полицейского комиссара они называют Паклей. Интересно, Владимир Иванович знает свое прозвище?» В памяти всплыло имя на табличке дверей начальника: Баклеев В.И.
Молчание затянулась. Чуханы заворожено созерцали языки пламени. Про гостя, казалось, уже забыли. Молодой человек осмотрелся. Заброшенный склад в промзоне не очень уютная обитель. Перекосившиеся котельцовые стены, сбитая штукатурка, бездушные глазницы пустых оконных проемов. Редкие стропила поддерживали остатки шиферной крыши. Выше, там, где должно находиться звездное летнее небо, над зданием нависала уходящая в пустоту огромная труба ТЭЦ.
– Это, – неуверенно начал Ошка, – Пакля сказал, чтобы говорили с ним. На вопросы … чтобы.
Когда этот грязный мужчина в лохмотьях, говорил, создавалось впечатление, что он подключен к динамо машине. Начинал бодро, но на третьем слове энергия заканчивалась. Ошка постепенно переходил на хриплый шепот. Звуки растягивались, а слоги обрывались. Вдруг, невидимая машина заряжала батарейку, и он лихо возобновлял свой speech, чтобы опять «сдохнуть» на третьем слове.
