В последние дни Дениса Чубукова, известного некогда среди люберецкой братвы под кличкой Чуб, то и дело бросало в сладкую дрожь от одной мысли о том, что он вот-вот станет полноправным хозяином шикарного особняка на Рублевке.
Всю кинжальную остроту этих столь ожидаемых им жизненных перемен могли ощутить разве что те самые приснопамятные Люберцы, которые начинали «качаться» с Чубом в душном школьном подвале. У Чуба, которому в лихие девяностые, когда он взялся за «железо», не было и шестнадцати, тогда действительно была густая темно-русая шевелюра. Там, в тесном подвале, качая мышцы, он поклялся себе, что во что бы то ни стало выберется, вырвется из люберецкого болота и построит, чего бы это ему ни стоило, для себя и своей маленькой сестрички Милы настоящую жизнь. Не такую, как у родителей. Нравится им пить бражку с пивом и заниматься мордобоем – пусть себе прозябают, но это не для него. Там, в Люберцах, для него и таких же, как он, обездоленных, вечно голодных, но упрямых, настойчивых и отчаянно смелых, рисковых пацанов стали находиться дела, за которые первые постсоветские трусливые и жадные толстосумы готовы были платить и платили неплохие бабки.
Правда, когда Чуб наконец расплатился с долгами, отъелся, приоделся, купил приличную тачку, снял в Москве квартиру и собрался уже было поделиться добычей и с сестрой, и даже с предками, родители как-то
уж очень быстро один за другим умерли, а сестра пропала без вести где-то в Европе, куда отправилась на заработки. И от густой шевелюры у Чуба осталось одно воспоминание да еще прилипшая к нему намертво кликуха. К двадцати пяти годам Чуб уже совсем облысел. То ли сказались непомерные нагрузки в «качалке», то ли служба в армии на некоем жутко секретном объекте, то ли витамины и добавки, которыми он себя до последнего времени пичкал, чтобы нарастить, как говорится, мышцу. Но отсутствие волос Чуба нисколько не смущало. Девчонки на него в буквальном смысле слова вешались. А одна дамочка, как она сама про себя говорила, «бальзаковского возраста», целуя его в абсолютно гладкую черепушку, всегда с придыханием постанывала и шептала: «Лысый мужчина – это так сексуально…»
Родителей и особенно сестру, конечно, было жалко. Но работа, которой Чубу вместе с другими люберецкими пацанами приходилось заниматься, была хоть и не пыльной, но зато больной (ударение на первом слоге), а иногда и кровавой. Так что ему было не до сантиментов.
