Она словно тень проскальзывала в комнату.
Непринужденно подходила ко мне очень близко, на расстоянии всего одной ладони, и не поднимая глаз, сбрасывала серебряное шуршащее платье.
Она обнажалась без малейшего смущения.
Ее кожа плавилась в полумраке густым черным шоколадом, а легкая ткань, тускло мерцающая у ног, клубилась облаком от света уличных фонарей. Казалось, что она парит, легкая и воздушная…
В эти мгновения мне казалось, что я просто снял серебристую фольгу с плитки шоколада.
Тихо звучала мелодия за окном, дурманя голову аккордами безумной страсти. Ночь клубилась жаркой влажной негой. Я не мог оторвать глаз от ее теплой кожи, струящейся под моими ладонями шоколадной смесью.
Хотелось трогать ее губами, целовать, пробовать на вкус. Она была жаркой, как бархатная южная ночь, и нежной, как волна в океане.
Мой английский был слабоват. Я с трудом произносил самые обыденные слова. Я не мог сказать ей, как я восхищаюсь ее глазами, губами, кожей! Как приятно мне с ней, как мечтаю никогда не расставаться с ней.
Она все понимала и старалась разговаривать самыми простыми фразами. Улыбалась белоснежной улыбкой, теребила мои волосы, обволакивала своей нежностью. Она понимала меня, каждое произнесенное мною слово, хотя сам я не всегда был уверен в том, что сказал.
Нам было хорошо вдвоем. Я многое отдал бы, чтобы в моей жизни ничего не менялось.
Но я уехал.
Мне не удалось попрощаться с ней. О том, что командировка закончилась, нашей группе объявили за несколько часов до вылета, и времени почти не оставалось. Не было никакой возможности все отменить.
Нас никто не спрашивал, хотим ли мы еще задержаться в Амстердаме, мы должны были уехать, и все.
Я сразу бросился к ней. Я хотел сказать ей, что приеду, как только смогу, попросить ее, чтобы она меня не забывала. Я всю дорогу повторял английские слова, вычитывал их из словаря, пытался запомнить… Но ничего этого не понадобилось.
