Франция, 1545 г.
Если бы какая-нибудь гадалка с
Монмартра[1] предсказала
Амбруазу[2] Парэ, что его первенец
родится с ужасающей аномалией и будет подобен сыну Посейдона,
господин Амбруаз рассмеялся бы ей в лицо и последовал своей
дорогой. Но порочная связь с замужней аристократкой принесла
тридцатипятилетнему хирургу самое удивительное, не поддающееся ни
одному медицинскому объяснению существо — его первенца
Реми.
На своих окровавленных ладонях хирург держал создание
моря, но никак не человека. Крохотное тельце покрывала серебристая
чешуя, маленькие, как у осьминога, влажные чернильно-черные глаза
без белков, вместо носа — две щелочки и полный ротик по-рыбьи
острых зубов. Существо шевелило худенькими ножками-ластами и
ручками с перепонками между пальцев.
Исторгнув послед и застонав от усталости, Жанетон
потеряла сознание, и у Амбруаза было несколько минут, чтобы принять
решение — избавить мир от монстра или же подарить ему жизнь.
Отложив младенца, он позаботился о возлюбленной и, очистив
инструменты, убрал их в саквояж.
«Хирург — это Бог в
мире людей, но смею ли я… отобрать ни в чем неповинную жизнь, даже
столь необычную? Мое семя дало ему возможность появиться на свет,
так почему бы… не стать творцом для, вероятно, новой расы?» —
впервые после войны Амбруаз был готов воздеть руки к небу и
обратиться к тому, кто царствует в светлой обители, незримому
создателю мира и человека по своему образу и подобию, с
единственной молитвой.
— Дай знак! — и ночное небо озарила вспышка
молнии.
«Неужели он
разгневался? И все из-за моего сомнения…» — мужчина взял
ребенка на руки: тот посасывал большой пальчик. Когда младенец
пошевелился, хирург ощутил острую боль в ладони. Едва не уронив
дитя на пол, он успел прижать его к груди и увидел выступивший из
детского позвонка острый плавник, такие же появились и на локтях
тонких ручек.
Из-за дверей послышался шум, служанка возвращалась с
порцией горячей воды и свежим бельем.
Подхватив полотенце, мужчина завернул дитя и, прикрыв
его личико, быстро покинул комнату, пройдя мимо девушки, опустившей
глаза в пол.
Стоило дождевым каплям упасть на разгоряченное лицо
Амбруаза, как они показались ему обжигающими, словно он стоял
посреди пекла, и на него брызгало адским кипятком из котлов с
мучающимися грешниками. Детский плач вывел его из оцепенения, и
Амбруаз подошел к реке. Опустившись на колени, он протянул трясущие
руки с младенцем и окунул его в воду, держа так долго, как только
позволял разум, но запоздалые муки совести встрепенулись в его
душе, и со стоном хирург вытащил младенца. Заледеневшие, почти
негнущиеся пальцы откинули прилипший к крохотной головке край
полотенца, и новая вспышка позволила мужчине увидеть собственное
отражение в распахнутых, живых глазах младенца.
