С первых дней знакомства до дней сегодняшних Виктор Ростокин почти неизменен в моем представлении о нем: легкий, щеголевато одетый, с благородной седой растительностью на лице и голове, очень доброжелательный, безмерно говорливый, стеснительный при этом, ходит, как птица-слеток, чуть приподняв плечи и откинув локти куда-то в заспинное пространство. Я люблю его и протестую, когда Ростокин рисуется казаком, ибо казаков я повидала изрядно и могу с уверенностью утверждать, что мягкая добрость Витиной души ближе к хорошей крестьянской русскости. «Витюшка, ну какой ты казак? – говорю я ему. – Ты русский!» Росто-кин довольно смеется в ответ, понимая причины моего протеста.
Правда, был период, когда я не так сильно любовалась моим другом. Тогда, переходя из последней молодости в раннюю зрелость, Виктор мучительно закрашивал первую седину ядовито-рыжей хной, становясь похожим на Майю Плисецкую. Но это в прошлом. За сорок лет нашей дружбы мы стали предельно открыты друг другу. Господи, сколько же нам пришлось пережить за эти годы!
С Виктором Ростокиным, помимо его кровного родства с моим мужем Василием Макеевым, нас еще и то роднит, что в творчестве мы не умеем и не считаем нужным прятать свою житейскую правду за псевдолитературщиной. Но речь совсем не обо мне. Ростокин собирается отметить в 2011 году свое семидесятилетие, и областная писательская организация по большой справедливости запланировала издание ростокинского двухтомника: «Священное одиночество» – стихи, «Царствие земное» – проза. Сие эмоциональное предисловие и пишется по этому поводу.
О стихах и прозе Ростокина у меня давно сложилось устойчиво-хорошее мнение. Он талантлив, природен, неизменен в своих эстетических предпочтениях. Может быть, чуточку более цветист и многословен, чем хотелось бы. Но нельзя, несправедливо скидывать со счетов некоторую творческую изоляцию Виктора, его удаленность от областного центра, отсутствие «постоянно кипящего творческого котла» профессиональной литературной среды, что, кстати, далеко не всем идет на пользу. Ведь можно и так сказать, что на еланских отдалях Ростокин сохраняет душу в большей чистоте и первозданности. Его стихи звучат по-иному, пейзажи не загромождены агрессивным урбанизмом, цвета и запахи не отравлены выхлопной гарью автострад, авторское мировоззрение не уродуется делячеством и прагматизмом. Это вовсе не значит, что поэты, живущие в больших городах, сплошь дельцы и прагматики, но без долговременной адаптации к городу сохранить в душе ясный взгляд на окружающий мир весьма непросто. Однако за все приходится платить, а читатель-то, между прочим, у нас преимущественно городской, ему тоже требуются привычные картины с натуры, более короткие стихотворные тексты, понятные реалии жизни. Я не склонна хоть в чем-то упрекать Ростокина: соловей щелкает, а сорока стрекочет… Виктор представляется мне все-таки деревенским соловьем, хотя соловей и в городе может петь – заслушаешься!
