Собаку звали Дэ. А, Бэ, Вэ, Гэ, Дэ.
Дэ хотела стать человеком. Дэ любила блинчики и творог. Потому что их любила я. Она давилась яблоками, виноградом и ежевикой, которые я протягивала ей на ладони. Я делилась с ней всем, ведь она была моей сообщницей. Дэ верила, что людей делает людьми особая еда и особые привилегии. Если есть то же, что едят люди, иногда приворовывать со стола и валяться на диване, вырастешь не во взрослую овчарку, а в маму или папу, и будешь командовать другими и владеть холодильником. Сможешь даже шарахнуть кого-нибудь веником по заду, если он тебе не по нраву. Или безнаказанно пнуть кошку.
Однажды папа выложил на стол целую соленую рыбу. Горбушу, а может быть даже кету. Никто не успел запомнить, потому что как только папа её выложил и собирался отрезать кусок, его отвлекла наша соседка. Она надолго утопила пальцем кнопку звонка у калитки и еще для верности заголосила «Валентин! Валентин!» с такой восходящей интонацией, словно её грабят. Папа тогда еще не привык к её манере, – мы всего-то три недели как переехали, поэтому он бросил рыбу и побежал спасать соседку.
Он, конечно же, плотно закрыл дверь, блокируя доступ на кухню. Но Дэ тогда уже научилась одному трюку. Лежа на пороге и преданно глядя на папу, она незаметно тянула на себя краешек подстилки, на которой оставляли уличную обувь заходя в дом. Потом папа хлопнул дверью, но из-за тряпки она не защелкнулась как следует. Пока соседка пересказывала папе незначительную новость, Дэ потянула за краешек тряпки зубами и сим-сим! дверь поддалась, выпуская соленый рыбный запах.
Конечно, всего этого никто не видел. Обстоятельства кражи были восстановлены позже, потому что хотя Дэ и думала, что если сожрет рыбу всю целиком, то никто не догадается, что это она её стащила, она оставляла слишком много улик. Грязные отпечатки собачьих лап на полу кухни – тем утром прошел дождь – это еще ерунда. Главная улика – это то, что я не могла съесть целую кету или даже горбушу, да и незачем мне было этого делать, понимаете, у меня не было убедительных мотивов. Бабушка, папина мама, любила рыбу, но была слишком медлительна, чтобы доковылять из своей комнаты до кухонного стола, слопать горбушу вместе с костями и хвостом (допустим даже, что это была все-таки горбуша), потом вернуться обратно в постель и притвориться спящей. А кроме нас троих дома никого не было. То есть мы вообще тогда жили вчетвером, а странную кошку, которая не узнавала мясо, папа принес домой чуть позже.