Яблочный снег

Больно и холодно.

Запах влажного асфальта.

Откуда мне знать, как пахнет влажный асфальт?..

Пальцы сводит судорогой от боли, они безотчетно скребут по чему-то твердому и мокрому, колючие крошки попадают под ногти, застревают там.

Ах да, асфальт…

Больно...

Больно и темно, сил открыть глаза нет. В сжатых теперь кулаках талая вода. Снег?

«Яблочный снег!» — эта мысль первая ясная и невероятно громкая. Она оглушает, набатом грохочет в голове.

«Яблочный снег...»

«Яблочный снег».

«Яблочный снег!»

— Да очнись же ты! — Голос рядом принадлежит кому-то злому. — Очнись, хватит барахтаться!

Я — барахтаюсь? И правда... Значит, я... тону?

Но воды мало, она не смыкается волнами над головой, только расплывается подо мной, пропитывая одежду. Талый снег?

Та часть сознания, которая из последних сил еще пытается соображать, основываясь на ощущениях, приходит к логичному выводу: я лежу на земле, на мокром снегу, который к тому же тает под моими ладонями... и лицом. Я лежу лицом в снегу!

Сил хватает только на то, чтобы перевернуться. В легкие пробивается свежий воздух, меня сотрясает кашель.

«Яблочный снег», — эта фраза продолжает звучать в голове, словно это что-то по-настоящему важное.

«Яблочный снег!»

— Хватит! — уже орет надо мной злой голос. Его обладатель где-то близко, очень близко, но не касается, не пытается помочь, только требует: — Да очнись же! Вставай! Ты же замерзнешь тут к чертовой матери!

Мать… Мама — точно! Мы любили вместе готовить «Яблочный снег», когда я была маленькой...

— Вставай! Встань, кому говорят!..

— Помо... ги... — шепчу непослушными губами. Теперь я лежу на спине, раскинув в стороны руки, но ни подняться, ни даже открыть глаза не могу. — Помо... — Закашливаюсь, не договариваю.

— Да ка-а-ак?! — отчего-то еще сильнее злится этот кто-то.

Слышится скрип снега и шуршание гнилой листвы. Кто-то топает так, что мне кажется, трясется земля, я точно трясусь. И дышит — да. Громко, надсадно.

Хочу открыть глаза, но не могу. А в следующее мгновение моего лица касаются влажный холодный нос и горячий язык.

— Собачка, собачка, молодец! — радуется злой, который больше не злой. — Давай, собачка, давай, зови помощь!

И мне хочется зажать уши руками, потому что «собачка» начинает лаять громким утробным басом. Но руки не слушаются, не поднимаются.

Женский голос, затем мужской — другой, не тот, который уговаривал собаку помочь. Треск веток под ботинками, плеск луж, снова лай...