Карета дернулась особенно сильно, я ударился плечом о деревянную
стенку. Пальцы машинально ухватились за ременную петлю, прибитую
над окном, единственную опору в этом трясущемся ящике на колесах.
За окном мелькали голые холмы Крымского полуострова, дорога уходила
лентой меж каменистых склонов.
— Эх, дороги наши! — весело заметил купец Савва Лукич, сидевший
напротив. — Неровности одни. Но привыкнешь, ваше благородие, куда
деваться-то.
Я кивнул молча. Привыкнуть. Три версты от станции, и спина уже
затекла, кости ломило от непрерывной тряски.
Савва Лукич Громов оказался словоохотлив. Дородный мужчина лет
пятидесяти, в добротной синей поддевке с медными пуговицами,
окладистая борода тщательно расчесана, руки крупные, привычные к
счетам и гирям. Второй гильдии купец, торговавший по всей империи,
от Москвы до Одессы. Сидел он развалившись, занимая большую часть
скамьи, у ног тяжелый кожаный саквояж.
— А я вот каждый год раз по пять эдак по нашим дорогам мотаюсь,
— продолжал он, поправляя поддевку. — Товар возить, договоры
заключать. И ничего, жив-здоров. Правда, спина побаливает, это
верно. Но дело требует. Вы вот в Тулу едете, говорите? Город
знатный! Я там у Петра Ивановича Баташева закупаюсь, у заводчика.
Самовары его, знаете ли, по всей России славятся.
— Слышал, — ответил я коротко.
Ямщик на козлах, не оборачиваясь, крикнул лошадям что-то
непонятное. Карета подпрыгнула на очередной выбоине, затем
накренилась вправо, колесо угодило в глубокую колею.
Ямщика звали Степан. Мужик лет тридцати пяти, коренастый, с
обветренным лицом цвета старой кожи. На голове помятая
шапка-ушанка, хотя апрель уже вступил в права. Зипун серый,
латаный-перелатанный, сапоги когда-то хромовые, теперь просто
грязные. Руки держали вожжи уверенно, привычно. За плечами у него
висела небольшая холщовая сума, припасы на дорогу. Степан правил
четверкой без особых понуканий, лошади знали дорогу сами.
— Эх, тряхнуло! — Савва Лукич хохотнул, придерживая свой живот.
— Ваше благородие, вы небось впервой так далеко в карете едете?
— Приходилось, — ответил я. — Но после госпиталя кости еще не
окрепли совсем.
— А, точно, точно! Вы же контуженный. Доктора-то вас
залечили?
— Залечили.
Савва Лукич покачал головой сочувственно:
— Война дело худое. Хотя для торговли, признаться, выгодное.
Армия все скупала: сукно, провиант, порох. Барыши были, не скрою.
Но жалко народ, конечно. Вас вот контузило, других в землю легло.
Царство им небесное.
