Я нашел на антресолях картонную коробку. Внутри были старые журналы по психологии, газетные вырезки, платежные квитанции. Зачем нужны газетные вырезки? Ворох квитанций еще можно объяснить, но хранить их резона нет. Я засовываю руку в это бумажное море и достигаю кистью дна картона. Подушечками пальцев нащупываю стопку листов и вынимаю их на поверхность. Что это? Неужели мои записи? Им, верно, лет десять… Отодвигаю коробку в сторону ногой и прохожу несколько шагов по коридору. Теперь можно сесть на краешек тумбы для обуви и рассмотреть записи поближе.
На высоте десять тысяч метров все остальное несущественно. Ровные геометрические линии полей и лесов, серебристые змейки рек, зеркала озер. Мир, простирающийся внизу, бесконечно красив и загадочен. Я смотрю сквозь стекло иллюминатора на землю, и она у моих ног, скорее даже под ногами, под моим телом. А я не один. Со мной жена и маленький сын. И еще под сердцем супруги лежит крохотный человечек – наша дочь. А значит, нас четверо, и мы летим в гости к папе, в Краснодар.
– Когда мусор соберешь? Что сел, выноси…
– Да подожди ты…
Вот моя жена всегда появляется в самый «нужный» момент. Внутри нее существует некая странная форма интуиции, доставшаяся женщине с самых незапамятных времен. Тогда это помогало им быть не съеденными хищниками. Сейчас они просто наслаждаются даром, ставшим бесполезным в наше простое время. Я смотрю на нее. Одетая по-простецки, она будто вся в движении. Даже сейчас, в миг, когда она остановилась, чтобы пожурить меня, подтолкнуть к активному действию, все ее тело словно пульсировало, стремясь тронуться с места и помчаться на скоростях. И я покоряюсь. Сворачиваю найденные листки в трубочку и сую их в сумку. Затем беру два пакета с мусором, прихватываю ловким движением картонную коробку с ворохом квитанций и старыми журналами по психологии, вставляю ноги в старые шлепанцы и выхожу на свежий воздух.
На улице хорошо. Самый разгар лета. Шлепаю по дороге, свободный и слегка озадаченный. Я думаю о рукописи, найденной на антресоли. «На высоте десять тысяч метров все остальное несущественно…» Пожалуй, здесь не поспоришь. Нет назойливых кредиторов, стареющих одноклассников, грустных соседей. Зато рядом был сын и была беременная жена. Мы смотрели в проем иллюминатора, вниз, на нашу бренную землю и были, возможно, счастливы в это самое время. Я думал о предстоящей встрече с отцом, а жена плакала. Загорелая, в легком белом платьице, она роняла слезы, и они текли по ее щекам. Светлые волосы были собраны в легкий пучок, пряди выбивались и причудливо вились. Солнце светило в салон сквозь стекло иллюминатора и, задерживаясь в непокорных прядях, создавало вокруг загадочное свечение. Это было неожиданно трогательно. Так эта тихая женщина оплакивала расставание с домом. Хотелось ее понять. Сын мельком взглянул на застывшую слезинку на щеке матери и продолжил движение по нашим креслам. Стюарды пристально следили за ним. Энергии сына хватило на весь полет. Только перед самой посадкой он задержался у иллюминатора. Самолет выплыл из серой ваты облаков и оказался над изумрудной гладью моря. Снижение происходило стремительно и бесповоротно. Мне казалось, что я видел лица отдыхающих, заходящих в море. Затем самолет пролетел над железной дорогой, крышами частных домов, дорогой, затем еще одной дорогой, а потом сел на взлетную полосу, взявшуюся неизвестно откуда.
