Сквозняк треплет тонкими занавесками, будто крыльями испуганного мотылька. Полная луна заглядывает в дом неоновым глазом, заполоняет дымным светом комнату, избегая темных-темных углов, сползает по стенке тонким лучом и раскрашивает пол салатовой акварелью.
Тело ломит от усталости, будто по косточкам проехался бульдозер: после города несколько дней не разгибаться на запущенных грядках – не только спина будет болеть – руки и ноги отвалятся.
Тяжелые веки прячут вид на лес из высокого бабушкиного окна, и открывать глаза Дара не пытается. Просто лежит и слушает приятную тишину.
Где-то мяукает Топазик. Протяжно так, будто зазывает невесту-кошку, а Дара пытается расслабиться, отпустить тревоги и уснуть.
Но все равно не спится.
Сколько не вертись в мокрой постели, легче и спокойней не становится.
Сердце глухо тарабанит под ребрами, сбивая дыхание, а в голове полный мрак и туман. Ни воспоминаний, ни раздумий. Ни-че-го.
Кроме предчувствия.
Острого, будто игла, вошедшая под ребро.
Хлопает форточка, и в накаленную летней жарой спальню врывается пряный аромат луговых трав и терпкий запах стоялой воды. Река давно покрылась ряской и забродила на этой жаре. Сухой камыш выгорел длинными черными полосами вдоль берега, от этого на языке катается горечь.
Земля изнывает, плавится, днем мучится на палящем солнце и лишь к вечеру выдыхает, прячась под пушистым пледом вечерних облаков.
– Она-а-а… – шепчет кто-то за окном расслоенным низким голосом, отчего по телу расползается необычное волнение. Нет страха, нет беспокойства. Только чувство необратимости: все так, как нужно. Все предрешено…
Предчувствие распирает, добирается до лопаток и вонзает новую иголку.
Хочется повернуться и выглянуть на улицу, но тело становится тяжелым, почти свинцовым, словно приклеенным к кровати.
Дара вдыхает полной грудью, и к ароматам деревни добавляются запахи серы и озона.
Может, дождь пойдет? Жара тогда отступит, и можно будет поехать домой.
Хочется повернуться, раскрутиться, смять простынь, распахнуть ноги, раскинуть руки, чтобы словить живительную прохладу ночи, но мышцы кажутся налитыми и неповоротливыми, будто сверху кто-то налег, давит на грудь и вминает в постель.
И, когда теплое дыхание плотно ложится на губы, Дара с трудом приоткрывает глаза, но не пугается, а лишь удивленно разглядывает темноволосого гостя. Ищет в его облике что-то знакомое и родное.
