Деревенские легенды Береговки

В нашей родной деревне Береговке, что затерялась меж холмов и бескрайних полей, у каждого дома есть свой хозяин. Не тот, что паспортом прописан, а что в тени за печкой живёт, в старом лапте или за порогом — Домовой. И с ним у нас, береговских, особый уговор: мы его уважаем, кормим молочком да хлебушком, а он за порядком смотрит, от лиха оберегает.

Но есть на краю деревни, у самого чёрного омута на реке Ниточке, изба старая. Стоит она пустая с тех пор, как увезли из неё в городскую больницу последних жителей – семью Гордеевых. Они бросили все пожитки, и больше их никто не видел. И теперь только ветер гуляет в щелях той избы, да совы под коньком гнездятся.

История эта не вчерашняя, но её шёпотом передают, чтобы не повадилась молодёжь озорничать да правила забывать.

Жил в той избе дед Матвей, мужик суровый, но справедливый. И домовой, ему подстать — крепкий, хозяйственный.

Всё ладилось у Матвея: и скотина плодилась, и урожай всегда был что надо. Каждую ночь Дед оставлял на столе горбушку хлеба, да в блюдце молоко, и никогда не ругался в доме зря.

Матвеев Домовой был не просто духом. Он был самой душой избы, её теплом, запахом, стуком топора во дворе и мудростью старых брёвен. Он хранил не просто вещи, а сам порядок вещей.

Но всему свой срок! И пришла за дедом Матвеем косая. Перешла изба по наследству к его племяннику, Гордею, с женой да двумя ребятишками.

А Гордей — не из местных. Считал, что в деревне его заживо хоронят. Он из города приехал не от хорошей жизни — дела там у него не заладились, а здесь хоть крыша над головой да огород был. И видел он в этих суевериях корень всех бед: почему деревня бедная, почему люди не стремятся к лучшей жизни. Бороться с «мракобесием» он считал своим долгом, своей мелкой войной за прогресс.

— Взрослые люди выдумали себе сказки, чтобы не скучно было, — говаривал он, — никакого Домового нет, это сквозняк по углам свистит!

Первое время Домовой терпел. Он ведь к дому привязан, а не к людям. Старался по-старому: ночью скрипел половицами, будто напоминая о себе, прятал кисти, которыми жена Гордея, Арина, рисовала. Ждал знака уважения, но Гордей лишь ругался.

— Ишь, прогнило всё! Скрипит! Надо полы перестелить при первой возможности, — кричал он и швырял стоптанный лапоть в угол, где, по слухам, и жил домовой.