Ко мне снова приходил Мышкин. Я был порядочно выпивши, он – изрядно трезв.
– Настасья Филипповна, Настасья! Не была у Вас, Глеб Олегович?! – вопросил он.
Мне стало чрезмерно неудобно. Я-то знал, что Настасья Филипповна мертва и, довольно-таки, давно.
– Князь, – начал я, – Она того…
Я вскинул руку и тут же махнул ей оземь. Князь упал, схватился за голову и заплакал.
Я присел рядом и тоже заплакал. Нехорошо людям одним плакать.
– Ну, будет, князь… Она же того… – покрутив у виска, отрепетировал я.
– Того… – всхлипывая повторил Лев Николаевич.
– Человек сволочь одинокая, – знающе изрек я.
– Сволочь? – удивился князь, – Сволочь?!
– Ну да, – тут же бросил я без запинки.
– Что же Вы! – воскликнул князь, – Хватит комедии ломать Глеб Олегович!
Но я ничего не ломал. Все было сломано и некоторые обломки уже догорали в костре воспоминаний.
Князь поднялся с земли, набрал в кулак песка и, швырнув в сторону от меня, взревел. Я вскочил и стал успокаивать князя.
– Будет Вам, князь! Ничего же!
Князь поник.
– Все Вы….
Мышкин посмотрел мне в глаза. Его молодые уставшие больные требовательные сумасшедшие и невозможно преданные глаза уставились на меня.
– Все Вы, ничего…
Я остался один. Меня обняла комната – втиснула в свое бестолковое тело. Поцеловала.
Я допил седьмую банку и, громко уведомив об этом помещение, призвал князя. Князь не появился. Зато стены насмешливо уставились на меня во все глаза.
– Чего делать будешь, Глебушка?! – радостно потирая руки проскрипела левая.
– Ничего.
Я отвернулся. Тут же, к разговору присоединилась правая.
– Да ладно тебе, Глеба! Всегда «чего», а сегодня «ничего»?!
Реальность выводила меня из себя. Да и не был я собой. Упав на пол, я заревел. Стены заходили гогоча.
Окончательно одурев, я снова позвал князя. Тишина.
Ко мне никто не пришел.
Мышкин болен, вспомнилось мне и стало ещё хуже.
– Чего ревешь-то? – поинтересовалась правая стена.
– Живу для чего? – ответил я вопросом на вопрос.
– А мне-то откуда знать? Я стена.
Стена отвернулась и принялась заниматься своими делами. Я тоже отвернулся, но так как дел никаких не предвиделось, в голову полезло «всякое». Когда «всякое» лезет в голову, то либо – с плеч ее, либо – терпеть. Я вспомнил о сыне. Наверняка он меня возненавидит. Возненавидел. Ненавидит сейчас. Я заплакал. Правая стена засмеялась. Я стукнул ее кулаком, но смех не стих.
