Сознание — забавная штука. Особенно сознание врача, попавшего в
переплет. Оно не отключается по щелчку, как свет в прихожей. Нет,
оно угасает медленно, неохотно, цепляясь за реальность
расслаивается, превращается в дурной, липкий кисель из обрывков
звуков, вспышек света и совершенно неуместных мыслей.
Сознание ко мне возвращалось нехотя, кусками, словно старая,
заедающая кинопленка. Я лежал на чем-то твердом и холодном.
Асфальт. Пахло бензином, пылью и чем-то еще, до тошноты знакомым и
металлическим. Кровью. Моей. Отлично. Кажется, мой «перерыв» плавно
перетекал в «похороны».
Я попытался пошевелиться. Не вышло. Тело, еще час назад
принадлежавшее мне, теперь превратилось в чужой, непослушный мешок
с костями, который категорически отказывался выполнять команды.
«Без паники, — прозвучал в голове хриплый голос. — Ты хирург. Ты
знаешь, что делать. Оценка состояния. Первичный осмотр».
Я попробовал открыть глаза. Веки, казалось, налились свинцом. С
титаническим усилием мне удалось приподнять одно. Мир был размытым,
смазанным пятном света и тени. Он качался, как палуба корабля в
девятибалльный шторм. Из этой какофонии звуков и образов начали
медленно выкристаллизовываться детали.
Крики. Женский плач. Чьи-то взволнованные голоса, говорящие на
быстром, нервном японском. И ноги. Много ног, что суетливо бегали
туда-сюда. А еще десятки лиц, склонившихся надо мной, как стая
любопытных грифов.
И тут случилось странное.
Одно из лиц в толпе вдруг обрело резкость. Оно выделилось из
общего размытого фона, словно кто-то навел на него фокус. Это была
женщина. Лет сорока пяти, с усталыми, но строгими глазами и плотно
сжатыми губами. На ней был больничный халат, слегка помятый,
застиранный. И я узнал ее.
«Наталья Львовна?» — пронеслось в моей голове.
Старшая медсестра нашего торакального отделения в России. Она
стояла и смотрела на меня с удивленным лицом.
— Александр Николаевич, вы проснулись?
И вдруг вокруг снова сменился пейзаж: больница, вот только не
клиника Шова, а моя родная больница, палата интенсивной терапии и
лицо Натальи Львовны. Я попытался что-то сказать, поднять руку, но
не смог. Сознание снова поплыло, утягивая меня в теплую, вязкую
темноту. И оставался лишь какой-то странный монотонный писк,
который с каждой секундой становился все тише.
