Последний маг Империи

Началось моё утро с письма от поклонницы из знатного рода. Звали её Лизой, а написала она довольно эмоциональное письмо.

«Дорогой, Павел Андреевич, даме моего положения подобное не дозволено. Поэтому никому не сообщайте об этом письме, молю.

Но тяжело сдержаться после такого званого ужина. Вы были любезны, приятны в общении, обходительны, а самое главное ― искренни и откровенны со мной.

Я это очень ценю.

Ко всему прочему вы прошли войну! Стрелком. Это безумно опасно и впечатляет. Я даже представить не могла, как страшно пройти через подобное.

При этом вы полны сил, уверенности и игривого блеска в глазах. Я подумала, что вы лукавите, но потом вы показали этот ужасный шрам на вашей руке…

Спасибо вам за этот вечер, надеюсь, вы ещё порадуете нас своим визитом?

С симпатией, Елизавета Водопьянова».

С симпатией? Сильно. Я улыбнулся кончиком губ.

Скукотища. Таких писем на неделе я получаю по две, три штуки. Тем не менее, читать приятно. Они действительно жаждут моего общества. Проблема во мне. Я желаю оказаться в их обществе далеко не всегда.

Впрочем, иногда томные вечера полезно скрасить. Тогда я отвечал на одно из подобных писем.

Как выглядели дамы, я плохо запоминал, поэтому приходилось ориентироваться по почерку. Самые страстные и любвеобильные, как правило, имели совершенно дурной почерк, напоминающий танец пьяной козы.

А отличницы хорошистки, конечно, нежны и приятны, но не более того.

Я бросил бумагу в сторону, она плавно приземлилась на пол. Софья потом подберёт и сложит аккуратно в стопочку.

И стоило мне только подняться на кровати, как утро с каждым мгновением становилось всё более мерзопакостным.

Когда я спускал ноги, то наступил на осу. Почувствовал укол в пятке и чертыхнулся от неожиданности. Посмотрев вниз, понял, что чертовка раздавлена, но легче от этого не становилось.

Затем я взял портсигар, что лежал на прикроватной тумбе и обнаружил, что папиросы закончились.

А утро без папиросы ― день насмарку. Куда они могли запропаститься? Вчера же вечером целых три штуки оставалось.

Ко всему прочему я ударился мизинцем, когда хотел обойти кровать и раздвинуть шторы. Моя ругань эхом отразилась от голых стен приёмной.

Картина, висевшая на дальней стене, с грохотом упала. Последняя, картина, что оставалась на стенах имения. Подойдя к ней, я осознал, что оборвалась толстая стальная проволока.