Они с Вадиком смотрели в крошечное окошко, прорубленное из предбанника в сад, и вспоминали мелочи жизни сорокалетней давности. Курить выходили во двор прямо в тапочках. Ноги замерзнуть не успевали. Крупные снежинки липли к бревнам баньки, к переплету окна и к веткам черных яблонь.
– Я часто в последние годы приезжаю сюда в отпуск, – сказал Сергей. – Но ни тебя, никого другого найти не мог. Перемерли сверстники наши, спросить толком не у кого. Чужим стал родной городок.
– Ну, не все перемерли. А кое-кому это даже не повредило, – Вадик засмеялся. Сергей понял, о ком он сказал.
Удивительная вещь – память. Картинки из памяти встают перед глазами все разом, как веер карт. После водки с древними шуточками стало казаться, что юность – это не период жизни, а сама жизнь. До юности было только созревание. Так яркой бабочке-однодневке мучительно долго необходимо быть гусеницей. Ну а после… Сравнение так и не нашлось.
Сергей и не искал. Вадик шарил рукой под столом в поисках очередной бутылки, а он, юный и веселый, уже шел по родному городку, и как бы и не было сорока лет блужданий по жизни…
Сергей Шевцов шел по родному городку. В кармане терся уже ненужный железнодорожный билет – коричневый картончик с дырочкой посредине. Он поднялся по крутой улочке по булыжной мостовой, и наверху, у церкви, свернул налево, потом еще раз налево, вглубь квартала, и навстречу ему из блеклой зелени выглянул двухэтажный дом из серого кирпича.
Он вошел в темный прохладный подъезд, поднялся по лестнице, нашел под ковриком ключ, открыл дверь и босиком прошлепал по деревянным крашеным полам. Ноги прилипали к доскам и оставляли быстро высыхающий потный след. В комнате, где он жил до поступления в институт, было все по-прежнему, а вот за окном нет: рябина разрослась, и новый дом закрыл далекий изгиб реки.
Сергей провел рукой по корешкам книг и сразу все вспомнил – что лишнее и что не на месте. Присутствие новых, ненужных ему книг было похоже на присутствие в компании близких друзей чужих и неприятных лиц, от которых хочется быстрее избавиться. Сергей сел за облезший письменный стол, за которым провел свои школьные годы. В старших классах он почему-то отдалился ото всех, гулять выходил только вечерами, когда стемнеет, и на пустых улицах он изредка встречал большегрудых одноклассниц в обнимку с курсантами летного училища. Миновав их, он часто слышал за собой сдавленный смешок. Он возвращался к себе за письменный стол, и скрежет железнодорожных составов за рекой в сосновом бору странно гармонировал с его одиночеством и любимыми книгами.
