Я родилась и выросла в Смоленской области, семья у нас была большая. Я из детей последняя, восьмая. Мне было девять лет, когда началась война, и быстро-быстро нас немец захватил. Старшие братья ушли на фронт, сестры к тому времени уже разъехались. Дома оставались с родителями только я да сестра, которая передо мной родилась.
В нашей деревне немцы не стояли, потому что лес рядом, а там партизаны. В пяти километрах от нас был немецкий штаб. Карательные отряды периодически наезжали. Вот к одной женщине сын забежал, он был партизаном. Посидел буквально полчасика и побежал догонять свой отряд. А немцам донесли. Они приехали, мать за волосы вытащили. Дом сожгли, а ее застрелили. Сказали: «Не трогайте, пусть тут и тухнет».
Но все равно, конечно, закопали. Правда, не на кладбище, а в березнячке. А у нее девочки-двойняшки, мне ровесницы. Так и остались, перебивались по людям – кто хлеба даст кусок, кто переночевать пустит.
Еще случай: какой-то человек, видимо, из окружения выходил. Спросил у девушки в крайней избе дорогу, она объяснила. И опять кто-то донес. Ее потом в баню затащили и подожгли. Она там кричала, а мать сапоги немцу целовала, просила: «Ну открой!» Не открыл. Так и сгорела.
Но были среди них и хорошие. Помню, нас в лес гоняли обрубать сучья. Взрослые пилили и валили деревья, а мы сучья срубали. За нами Ганс присматривал. Так он нас жалел. Бывало, скажет (на ломаном языке, но мы понимали): «Посидите пока, а как услышите по дороге дрожки тук-тук-тук, так скорее стучите топориками, рубите». Их старший на дрожках ездил. Приехал он как-то в воскресенье, а мы на своем поле работаем – зерно уж осыпается, убирать пора. А он бегает за нами с палкой и кричит: «Уходите! Сегодня праздник, в церковь идите, молиться. Работать завтра будете!»
В школу первый год при немцах не ходили, а на вторую зиму школа работала, только учителя старались учебники подбирать, чтоб без портретов Ленина, Сталина…
А писали на старых газетах между строчек.
