Лунный свет обтянул тонкой пленкой, лимонного цвета массивные, старые мраморные камни. Раскаленные дневным, июльским солнцем, теперь они остывали, отдавая тепло сумеркам. Густая, липкая духота наполняла воздух. В высокой, сухой траве затянул первые ноты своей мелодии крошечный сверчок. Макс запнулся о выдернутую плитку, с трудом удержавшись на ногах. И тут же, перебивая друг друга, с разных сторон, полились пронзительные, свистящие переливы.
– Это всего лишь насекомые, – прошептал Макс, смахивая выступившие на лбу соленые капли. Днем, когда с одноклассниками шел из школьного лагеря, он и не думал идти к старой церкви. Как обычно возвращаясь, по сельской дороге, просыпанной крупным щебнем ребята смеялись, бросая камешки перед собой. Справа от Макса пружинистым шагом двигался Антоха. Его полное лицо, покрыла испарина, а одежда, пропиталась потом. Он болтал о всякой чепухе. Макс то отставал, то перегонял его, украдкой поглядывая на желтоволосую девочку, шедшую с другого бока, за Антоном. Невысокого роста, с тоненькой, хрупкой талией, ну просто воробушек в женском обличии… Улыбающаяся Лана в своем зеленом платьице, с маленькой родинкой над уголком верхней губы, казалась Максу самой красивой во всем мире. Она жила через две улицы от него, вдвоем с мамой, в рубленом из крупного бруса домике. Обычно Макс первым отводил взгляд, если в классе Лана вдруг что-либо спрашивала у него, а когда девочка смеялась, сердце совсем отказывалось слушаться. Макс не верил в истории Антона, считая все выдумкой. Но он не мог ни заметить, как жадно слушала эти небылицы Лана, и злился на себя, что не умеет так искусно врать. В этот раз Антошка, приняв полусерьезное выражение лица, рассказывал о заброшенном кладбище, лежавшем в десяти минутах ходьбы от окраины села. О том что, во времена правления царя, в центре этого самого погоста, стоял добротно отстроенный храм. Церковные служители лишь иногда заезжали сюда, для проведения религиозных обрядов. А вот смотрителем являлся, старый, изветшалый монах. При встрече с односельчанами он отводил серые, впалые глаза в сторону, никогда не здороваясь и не прощаясь. Местные побаивались странного человека. А поставил его, судя по слухам на это место преставившийся богу почти сразу после назначения батюшка. То есть оставался для всех загадкой, сгорбленный, нелюдимый монах.
