Посвящается моей маме Лидии Григорьевне.
Ветер дул со всех сторон. Срывал с верхушек стальных волн кусочки бархатной пены, разлетался в воздухе рваными кусками, таял, пропадал, возрождался вновь с бесконечным повторением.
Белоснежная колонна маяка, оставшаяся с прошлого века, хранила отпечатки любопытствующих глаз, ладоней и стоп. Венчала путеводитель судов округлая башенка с зеркальным отражателем, как огромный глаз хищной чайки. Набережная резко обрывалась в сторону моря, открывая обнаженные пласты песчаника. Бесстыдного в своей уязвимости перед натиском моря.
Бесцветные рабы солнечного света тонкие и хилые стебли на обрыве. Приникали к иссушенной ветрами земле и как беспомощные червяки взирали слепыми глазами.
Солнце огромным нарциссом расцвело на серой поляне неба.
У некоторых людей частица души заморожена. Виновата ли в этом Снежная королева или ее подручные тролли – мы остаемся в неведении. Возможно, уязвимость бывает непереносима настолько, что воспоминания аккуратно и педантично начинают замораживаться кубиками льда.
Этих кубиков у Нелли был целый склад. Сваленные, набросанные, без всякой логистики лежали на случайных местах и образовывали привычный хаос. Он прорастал в жизнь естественно и органично. Внешний мир с присущим порядком, правилами, обязательствами был чуждым для раздавшейся вширь женщины пятидесяти лет.
Беспокойно семенила пальцами по вылинявшему фартуку, бывшим когда-то нарядным пиджаком. Рукава пиджака не завязывались сзади жалкой спины. Пришлось их надставить, привязывая длинные куски ткани. Руки требовали работы. На прабабушкиной перине, бесстыдно оголившей свое нутро из гусиного пера, лежала тюль с беспомощно вышитыми крестиками. Коричневыми крестиками на белоснежной тюли.
На этом же куске занавеске была надставлена вязанная полоска зеленоватой пряжи. Обрывалась на половине с четвертью, как дирижер в экстазе взмахнув палочкой, забыл куда теперь двигаться. И оркестр остался без дирижера.
