Анатолий Дроздов
Зауряд-врач
Роман
Пролог
Сделав последний стежок, я завязал нить. В тот же миг к ране
протянулась рука с ножницами. Обрезав нить, Оля забрала у меня иглу
и протянула поднос с медикаментами. Я промазал шов йодом, наложил
марлевую салфетку на рану и закрепил пластырем. Гражданский хирург
поручил бы это дело сестре, но у военных иначе. Мы и повязки сами
меняем – это позволяет видеть последствия операции. Хочешь сделать
что-то хорошо – сделай сам.
Я
взял мальчика со стола и понес к выходу. Снаружи ко мне метнулся
бородатый мужик – отец пацана. Он протянул руки. Подскочившая Оля
набросила на них простыню. Я сгрузил ребенка на руки отца, Оля
закутала его простыней. Подскочил переводчик.
–
Не давать сегодня есть и пить, – сказал я, и переводчик забормотал
по-арабски. – Он, впрочем, сам не захочет. На второй день можно
сладкий чай или воду. На третий – куриный бульон и протертую
курицу, затем – кашу и кислое молоко. Через неделю можно есть и
другое, но пища должна быть легкой. От боли давайте таблетки, не
более одной за раз (Оля сунула под простыню блистер). Через семь
дней можно снять швы. Это сделает любой медик.
–
Альф щукр![1] – выдохнул бородатый. –
БаракаЛлаху фика![2]
Он
залопотал по-арабски, мотая головой.
–
Говорит, что это его единственный сын, и вы спасли его род, –
сообщил переводчик. – У него нет денег, чтобы отблагодарить вас –
война разорила всех, но он будет молить Аллаха, чтобы тот был
милостив к вам. Он хочет знать ваше имя.
–
Игорь.
–
БаракаЛлаху фика, Игор! – кивнул бородач и унес сына машине. Вревел
мотор, и старый пикап укатил прочь.
–
Закурить есть? – спросил я у переводчика.
Он
полез в карман и достал пачку. Я взял сигарету и сунул в рот.
Сириец щелкнул зажигалкой.
–
Щукран[3].
–
А-фуан[4], – сказал он и перешел на
русский. – Вам не за что благодарить меня, господин. То, что вы
делаете для нас, мы никогда не забудем. Будем молить Аллаха, чтоб
он сохранил вас.
«В
Афгане тоже обещали, – подумал я. – Отец говорил. И что вышло?»
Отец ездил в Афганистан трижды. Вернулся с 40-й армией. Ему
тогда было 43, а мне 15. Как мы с мамой радовались!..
Я
кивнул переводчику. Тот поклонился и убежал. Я затянулся и покрутил
головой. Смотреть было не на что. Полуразрушенное селение с
серо-коричневыми домами, невысокие холмы в отдалении, дорога – все
такого же унылого цвета. И пыль. В Сирии она везде, даже в Дамаске.
Как тут люди живут? Привыкли, наверное. Человек ко всему привыкает,
даже к смерти. Это я врачах. Хотя видеть, как гибнут дети…
