Подполковник в полиции в отставке
Георгий Васильевич Ливанов нехотя почесал уже давно лысеющую,
вплоть до полного аллес капут, голову. Безволосую, как арбуз, но
только не уныло полосато-зеленую, как на бахче или в прилавке
магазина. А телесно-серую, с теплым тоном. Такую в крапинку, как он
любил иногда говорить про свою голову с лютым сарказмом.
Посмотрел на светлеющую ранним утром,
еще безмолвную улицу, глянул на себя в старом зеркале, некогда по
забытой уже причине треснутом с низу до верху. А хорош,
мать-перемать, только со сна надо волосы на голове расчесать. Все
три волосика, нечаянно еще по какой-то причине оставшихся на оной
бестолковке.
Когда-то очень давно Георгий
Васильевич был в меру красивый (если не сказать смазливый, как
говорили отдельные девушки). С каштановыми вьющимися волосами и
чеканным обликом, он очень нравился таким же красивым прелестным
особям женского пола. Вполне мог бы вполне сделать ладную семью с
десятком или, хотя бы, с двумя обаятельными крохами, варианты
вполне наличествовали.
Увы, не срослось. То, как всегда,
презренных денег не было, то, наоборот, слишком их оказывалось
много для спокойной семейной жизни. Женщины и деньги – это вещи
далеко несовместимые. Так и прожил всю, в общем-то, долгую и
интересную или не интересную (это кто как решит) жизнь.
И сейчас он, находясь в унылом и
грустном одиночестве, все больше походил на того, кем, собственно,
уже и был – человеком в конце жизненного пути. Сильно лысый, никому
не нужный старик-пенсионер, И девушки его давно, к сожалению, стали
грузными некрасивыми бабушками с массой старческих болезней и
маразмов. Нянчат, воспитывают внуков и даже внуков, в нужное время
ходят на кладбище к покойным мужьям. А кто особо не изменили свой
гендерный статус те, скорее всего, уже старые девы, никому не
интересные и не нужные. И даже не пополнившиеся жиром стали не
стройными, а болезненно-худыми.
Будучи квелым стариком, он давно
ничему активно не радовался и не возмущался. Ни громко, ни тихо, ни
раздражительно, ни смирено. И даже этому новому осеннему дню,
серому и почти дождливому, поскольку это всего лишь означало, что
еще один день на матушке Земле он будет без привычной когда-то
работы.
Ему опять придется без толку маяться:
дома – из угла в угол, на улице – от мусорной урне к такой же
уроне, чтобы зачем-то дотянуть до бессонного вечера и снова маяться
от дармового ненужного времени. А потом понять, что еще один
никчемный день из твоей жизни вычеркнут, и впереди их осталось
очень мало, считанное количество ровных промежутков времени. А
конкретная точка во всей жизни лишь небольшой могильный холмик –
твоя скромная могила.
