— Я считаю, интеллигентный человек должен сочувствовать быдлу, —
сказала Настик. — Интеллигент живет в мире, который придумал сам
для себя. Реальный мир, где все по правде. А быдло живет в мире,
который для него выдумывает нейросеть. Это ведь ужасно. Это ведь не
жизнь.
Катюсенька пожала плечами.
— Это в принципе ужасно, и мы наверное должны... Но быдло само
виновато, раз не может отличить правду от подделки. Да оно и не
считает это проблемой. В силу нехватки мозгов.
— Но ведь миссия интеллигента — создавать новые смыслы и...
— Только не для быдла! При чем тут оно вообще? Мы с ним не
пересекаемся. Оно если и потребляет что-то сделанное нами, то одну
упаковку. Жует фантики от наших конфет ручной лепки.
— Ну, не знаю, — Настик потупилась и заглянула в свой полупустой
бокал с модным коктейлем модной тусклой расцветки.
Вечно у Настика бокал наполовину пуст, и вечно она твердит, что
мы должны кому-то сочувствовать.
А кто нам посочувствует, непонятно, думал Шуша. Нет, было время,
когда нашей драмой прониклись если не все, то многие. И помогали
русским от чистого сердца. А потом мы надоели.
— Быдло никогда не хотело, чтобы ему сделали красиво — только
красивенько. Верно, Шуша? — позвала Катюсенька. — Подтверди как
искусствовед.
Шуша глядел в стеклянную стену ресторана и думал, как ему
осточертели эти пустые умные разговоры, эти глупые русские еврейки,
этот мутный нерусский город, и вот это вот все.
За стеной было влажное марево, в нем дрожал и мутился Тайбей.
Казалось, столица Тайваня вот-вот расплавится и стечет в океан.
Атмосфера здесь уже не такая убитая, как раньше, когда летом по
улице ходили в масках, задыхаясь от смога, но климат побороть
невозможно. Потный город летом и промозглый зимой.
Не так отвратительно, как в Питере, но вовсе не рай.
На душе у Шуши было не лучше, чем там, за стеной, он тоже
плавился и плыл. Всю жизнь плыл по течению — и вот, приплыл. И
болтайся тут, как навоз в проруби. Скоро тебя выловят и
выкинут.
Будь Шуша не навоз, он бы сейчас заказал стакан водки, хлопнул
залпом по-нашему, по-русски, а затем, цинично не расплатившись по
счету, потому что все равно денег нет, разбежался как следует — и
пробил головой стекло. Вылетел с тридцать третьего этажа и улетел.
Туда, где нет всего этого. Туда, где человека уважают по умолчанию,
раз он человек, где не заставляют притворяться и прогибаться, не
принуждают, не вынуждают, не мучают. Где всем пофигу, кто ты. Где
свобода.
