Над колыбелью молча я стоял.
Рука не поднималась на младенца.
Я к этому так долго шёл, так ждал,
Но жалостью наполнилось вдруг сердце.
Его я ненавижу с юных лет!
Размером с мячик детская головка…
Я умершим давал святой обет!
Подушечка… На ней лежать неловко…
Прорвался я сквозь годы и века,
И от него обязан мир избавить!
И к изголовью тянется рука,
Но не убить – подушечку поправить…
Невинный перед Богом и людьми,
Он мирно спал.
Мне боль терзала душу.
Убить я должен! Должен, чёрт возьми!
Я дал обет! И я его нарушил…
Всё рассчитал, продумал и – успел!
Но я же ненавидел не младенца…
А Гитлер новорожденный сопел,
И жалостью переполнялось сердце.
24.05.2011
Это было.
Полуявь, а может, полудрёма,
Полусон, а может, полутранс.
Дома я. И всё же я вне дома.
Вижу я десятки разных глаз.
Вижу я расплывчатые лица,
Вперемешку сумерки и свет.
Рыжей тенью носится лисица,
Жирный карлик скалится мне вслед.
Я бреду не по своей дороге,
И одежды не мои на мне…
Не своим путём – тропою многих
Я шагаю в странном полусне.
Жарко. Пот. Разлапистая ёлка.
Отдохнуть бы мне, хотя б часок…
…Джинсы, кепка и моя футболка.
И тропинка. И родной лесок.
Почему-то я не удивилась
Переменам этим ни на миг:
Так моя дорога мне открылась,
Словно чистой истины родник.
Я пошла среди берёзок белых,
Впереди – высокая изба.
Открывала дверь в неё я смело:
Там ждала меня моя Судьба.
А в сенях избы бадья стояла —
Ключевая, чистая вода.
Чудится, я здесь уже бывала.
Может быть, жила я здесь всегда?
От воды мне зубы заломило.
Знаю, только так её и пьют!
А потом в избу я дверь открыла
И вошла в натопленный уют.
Хлеба запах. Печка. Занавеска.
Сквознячок её заколыхал…
Я заволновалась, как невеста,
Словно мой жених меня здесь ждал.
Тихо так. А сердце замирает.
Наполняет душу тёплый свет.
Ветер занавескою играет,
Я за нею вижу силуэт.
Девушка. Обычная, простая:
Сарафан и русая коса.
Только я откуда-то их знаю —
Цвета неба добрые глаза.
Хорошо мне от улыбки светлой,
И в её любви купаюсь я.
Чудо узнавания всё крепло:
Это – ангел. Бабушка моя.