— Я буду жаловаться! Вы не представляете, с кем связались!
Немедленно отпустите меня!
Бывший министр-председатель, сидя на паркете собственного
кабинета в полураспахнутом шёлковом халате, предательски
напоминающем женское платье, пытался качать права. Керенский, герой
революции, свергнут военными прежде, чем он успел сместить
неудобного Верховного Главнокомандующего, который теперь насмешливо
щурил раскосые глаза, глядя на всесильного прежде политика, как на
смердящую кучу.
Три джигита-туркмена, гулко бухая сапогами по полу, расхаживали
по министерскому кабинету, как по собственной казарме, с хохотом
разглядывая роскошное убранство и перекидываясь сальными шуточками.
Генерал Корнилов же сидел на стуле напротив Керенского,
расслабленно держа в руке браунинг.
— Ведите себя прилично, Александр Фёдорович, — хмыкнул генерал.
— Вы не на митинге и не в масонской ложе.
Керенский дрожал. Его нервы, и без того расшатанные
стимуляторами, не справлялись с такой нагрузкой, ему хотелось
вскочить, грозить обвинениями, метать громы и молнии, обличать и
уничтожать. Но чёрное дуло браунинга пригвоздило его к месту,
словно холодный взгляд удава, глядящего на беззащитную добычу.
Револьвер у Керенского имелся. Но, во-первых, револьвер лежал в
ящике стола, а туркмены не дали ему ни секунды. Один из джигитов
сходу зарядил ему кулаком в скулу, а два других бесцеремонно
обыскали, и Керенский теперь сидел на полу, избитый, униженный и
беспомощный.
— Как вы смеете... — прошипел он.
— Смею. Вы довели страну до края пропасти, товарищ Керенский, —
поигрывая браунингом, произнёс Верховный.
— Это... Это не я! Это всё они! Эти! Советы! Петросовет,
Чхеидзе! — забормотал министр-председатель.
— Мне не интересны ваши оправдания, Александр Фёдорович, —
сказал Корнилов. — Я не собираюсь вас убивать. Пока что.
Керенский выдохнул, но спокойнее не стал. Такие потрясения вмиг
не проходят.
— У вас есть два выхода, товарищ Керенский. Вы сейчас пишете
министерский приказ о передаче всей гражданской власти Верховному
Главнокомандующему и остаётесь в живых, — холодно произнёс
Корнилов, умолчав про то, что жить бывшему министру придётся
трудником где-нибудь на Соловках. — Либо вы застрелитесь, не
выдержав тяжести своих грехов. Тогда вас ждут пышные похороны и
вечная память. Вы ведь хотите жить?
