Саша Щербатый погиб глупо, можно
сказать — случайно. Теплым майским вечером года одна тысяча
девятьсот восемьдесят восьмого, он с приятелями сидел в одном из
баров в центре нашего города и, как водится, чего-то отмечал. На
его беду, в этом же баре что-то отмечали кавказские торговцы
фруктами — люди горячие, шумные и вспыльчивые. И немало красивых
тостов было произнесено, и выпито было немало, так что в один
прекрасный момент гостям с Кавказа сильно захотелось женской
компании. Присутствующие в заведении дамы, как на грех,
присоединяться к компании категорически не желали. Кавказцы
проявили нехорошую настойчивость, дамы в свою очередь стояли на
своем. В воздухе запахло скандалом. В ситуацию вмешался Саша.
— Завязывайте, ребята, — сказал он. —
Вы видите, дамы не желают общаться?
В его словах не было ничего
провоцирующего конфликт, но кавказцы, разгоряченные вином и женским
пренебрежением, отреагировали остро и предложили выйти.
— Ну давайте выйдем, — сказал Саша с
усмешкой.
На улице в пылу полемики один из
кавказцев всадил Саше нож в живот, и тот умер, не дождавшись
«скорой». Так получилось, что эти кавказцы были очень далекими от
криминального мира людьми и Сашу в лицо не знали. Последствия же их
действий для всех наших городских кавказских сообществ оказались
очень серьезные.
Сразу после похорон Саши, на
городских рынках произошли натуральные погромы — товар кавказских
торговцев крушили, а самих их избивали, разгромили еще и несколько
кооперативных кафе, имевших отношение к диаспорам. Дошло до того,
что кавказцам опасно стало просто появляться на улице. Руководство
милиции, а с ним и партийное руководство делало вид, что ничего
особенного не происходит и ситуация под контролем. В каком-то
смысле руководство было право — ничего особенного действительно не
происходило, а дружба народов потихоньку обострялась на территории
всего единого и могучего. Мой приятель и бывший одноклассник Тарик
на время обострения дружбы народов от греха подальше поехал на
Кавказ — навестить родню. Впрочем, скоро все заглохло само
собой.
С Евгением Михайловичем Лисинским (в
своих кругах он имел прозвище Лис, причем называли его так не
только из-за созвучной фамилии) я познакомился как раз на похоронах
Саши Щербатого. Вернее, это он познакомился со мной —
представительный мужчина лет пятидесяти, в безупречном костюме, с
безупречной же прической, он сам подошел ко мне.
