В детский дом меня привезла госпожа Гусева, инспектор опекунского совета. Был выходной день. Коридоры были пусты. Мы пошли искать директора детдома. Остановились перед дверью, на которой было написано:
Галкина Екатерина Васильевна.
– Нам сюда, – посмотрев на меня, как на обузу, тётя Гусева постучала в дверь.
– Директора нет. Приходите завтра, – недовольно проговорила тётенька с ярко накрашенными губами, появившаяся из дверей, напротив.
– Нам надо сегодня, – возразила инспектор опекунского совета.
– Это почему?..
– Потому что мы из другого города.
– И что…
– Нас должен принять дежурный воспитатель.
– Грамотные…
Госпожа Гусева тяжело вздохнула.
– Борисовна, прими дитё. Чего допрос устраиваешь… Не слышишь, люди приехали издалека, – проговорила толстая бабушка с ведром.
– А ты, Симоновна, что… директор…
– Директор. Директор по швабрам и тряпкам. Однако сиротеню прими.
– А откуда тебе известно, что она сирота?..
– Потому что… директор, – усмехнулась Симоновна.
Недовольно вздохнув, Борисовна сказала:
– Давайте документы, а то этот директор по тряпкам всё равно не отстанет. Она здесь главнее всех главных.
Проверив все опекунские бумаги, тётенька с красными губами спросила:
– Так, сколько же тебе годков?..
Я настороженно посмотрела на инспектора Гусеву.
– Шесть, – ответила за меня опекунша.
Покачав головой, детдомовская служащая безразлично сказала:
– Теперь это твой дом. Иди за Симоновной, она тебя отведет…
Добрая бабушка, которая была директором по швабрам и тряпкам ласково сказала:
– Пойдём детка, сейчас покормлю. Небось проголодалась.
От неизвестности мне стало тоскливо. Я оглянулась, чтобы напоследок поймать сочувственный взгляд госпожи Гусевой. Но той уже не было.
– Господи, и зачем вас сиротинушек на белый свет выпускают. Чтобы потом маялись, не зная радости жизни, – приговаривала бабушка, идя впереди и тяжело шаркая ногами. Усадив меня за стол, она поставила передо мной тарелку с супом, продолжая причитать: – Хорошенькая, а в глазах… что и у всех, страдание. Сколько работаю в этом сиротнике, а смотреть в ваши глаза боюсь. Ешь, сиротенька, ешь. Кормить-то здесь кормят, а любви… – махнув рукой, бабушка направилась опять на кухню. Вернулась она с кусочком белого хлеба и пластмассовой чашкой компота. Ешь, пей всегда здесь, с собой не носи, всё равно отнимут.
