Чёрный фимиам

Старый Пэйт всю жизнь, сколько себя помнил, провёл в пути. Он колесил из города в город, из деревни в деревню сперва с родителями, потом с женой, затем с детьми и, наконец, с внуками. Всё их нехитрое добро когда-то умещалось в трёх кибитках, которые тащили три же лошадки. Рядом давно, ещё тогда, когда дети были малы, трусила коза. Звали её просто Козой, учили отбивать копытом счёт, кланяться и выставлять рога, если кто-то чужой подойдёт слишком близко.

Когда ребятишки подросли, козу откормили, вычесали, натёрли рога и продали в незнакомом городе какому-то простофиле. Сошла за трёхлетнюю, хотя к тому времени бегала за повозками не то пятый, не то шестой год. Удачно расторговавшись, Пэйт не стал пытать судьбу и снялся с места на следующий же день. Ему было не привыкать.

Да, не отыщешь в Дальянии и сопредельных землях таких дорог, по которым не колесили повозки старого балаганщика, как не отыщешь той грязи, которую не месили в распутицу копыта его крепких толстоногих лошадок.

Впрочем, нынешняя весна выдалась сухой и жаркой – не отличить от лета. Так что досаждала разве только пылищей. А вот в прошлом году боги, словно озлились, долго не дарили ласкового солнца, всё прятали и прятали его за низкими тучами. Тогда затяжная хмарь и ветры с гор принесли с собой сырость и промозглый холод, а с ними – грудную немочь. На исходе первого месяца Пэйт схоронил сына и старшего внука. Те занемогли внезапно и тяжко. Покуда доехали до ближайшего города, где можно было отыскать лекаря, оба сгорели в лихорадке.

У переброжих вельдов исстари не было домов. Их народ скитался, зарабатывая на жизнь лицедейством, мелким ремеслом, а то и жульничеством. Поэтому старый Пэйт, как всякий, у кого нет родного погоста, похоронил умерших просто у дороги. Он запомнил название города – Ильса. Если когда-нибудь его балаган снова здесь проедет, вдруг да получится отыскать два старых холмика. Впрочем, сердце то не утешило.

Всех мест, где покоились близкие ему люди, Пэйт не помнил. Отец лежал где-то под Налтом. Старшая сестра – в землях Пирру. Мать – возле деревни такой крохотной и убогой, что названия ей никто дать не додумался. Там на въезде росло огромное дерево – накренившееся и чёрное. В дерево когда-то ударила молния. Остался только сломанный ствол. Вид он имел самый паскудный, поэтому название, которое мимоезжие дали селению, было ещё хуже.