С огромной благодарностью Йофи за подробную медицинскую консультацию.
Он пришёл за ней – это скучно, старо, избито.
И прекрасно.
Я так думаю.
Извините.
Дана Сидерос, «Орфей»
Я едва нагнал его у двери кабинета, окликнул настолько вежливо, насколько мог.
– А, Пётр… Чего тебе?
Я кивнул ему на дверь:
– Того же, чего и всем, Алексей Иванович.
Лёха нахмурился, принимая возвращенную с именем официальность.
– Тоже рассчитываться будешь, Петь? Ну, что поделать, заходи.
Я зашел, прикрыл за собой дверь, протянул ему заявление на подпись. Лёха подписал его, не глядя и даже не присаживаясь на своё директорское кресло, уже натренированным за день движением.
– Прости, но в бухгалтерию за деньгами можешь не заходить. Во-первых, сам знаешь, их нет. Во-вторых, Нина тоже уволилась.
Я равнодушно кивнул, – мол, и ослу понятно, – забрал трудовую, спрятал в планшетку, висящую через плечо.
– Лёша, еще кое-что.
– Что? – отозвался Лёша с готовностью, будто рассчитывая, что может сделать для меня что-то, чтобы загладить вину.
– Сними очки, пожалуйста.
– Что? – повторяется он, но уже с недоумением. – Это еще зачем?
– В глаза тебе хочу посмотреть, – отвечаю.
– Петь, – говорит. – Прости, правда. Ну не думал я, что так всё…
– Я хочу увидеть это в твоих глазах, – уже без всякого зазрения совести вру я.
– Литератор, – вздыхает-констатирует Леша, снимая очки.
И в то же мгновение – я бью без замаха, коротко, но от всей души, – получает в табло.
Директор сгибается пополам, зажимает нос рукой, смотрит исподлобья:
– Что ж ты, сука, делаешь?
Я борюсь с желанием добавить еще, уже в диафрагму, чтобы сипел и глотал воздух, а потом – сладостное видение – сгибается на полу, а я пинаю его, пи…
Хватит.
– Тебя бы хотел спросить о том же, падла. Да только ты не ответишь. Потому что не знаешь ты, Лёха, ни-хе-ра.
Леха молчит. Видимо, действительно чувствует свою вину в том, что случилось.
Я тоже больше не произношу ни слова, разворачиваюсь и – как бы ни хотел уйти красиво – захлопываю за собой дверь.
***
Все писатели – которых я знаю, по крайней мере – немного странные люди.
Одна визжит от восторга, собственными глазами увидев необходимую ей в книге цистерну на три тысячи литров, другая занимается фехтованием только для того, чтобы понять, что чувствует герой, а третий… Третий вообще на войну уехал. Не то чтобы за идею (нет, за идею, разумеется, тоже) – но лишь чтобы суметь постичь, передать, выразить то, чего нормальный человек и понять-то не сумеет.
