- Да будет так! – торжественно провозгласил судья, стукнув молоточком.
Звук растворился в воздухе. Черная мантия, парик буклями, красные, лоснящиеся от пота щёки, маленькие поросячьи глазки смотрят пристально, словно ждут чего-то…
То есть я, конечно, знаю, чего они ждут. Ждут, что я сорвусь. Прямо во время суда возьму и выкину что-нибудь этакое.
Глубоко вздохнула, встала и поклонилась:
- Да будет так.
Я смогла изобразить смирение только потому, что знала – судью подобное поведение точно выведет из себя.
Гад! Мерзкий… свин!
Хочет объявить невменяемой, чтобы оформить опекунство, на которое, в случае попадания на территорию Ганглии, кроме специальных служб имеют право мер и главный судья. Меня хорошо просветили, какая участь ждёт молодых женщин при таком раскладе…
Настоящее… средневековье! Инквизиция! Ну, почти…С ненавистью окинула взглядом деревянную клетку.
- Баам! – ещё один удар молоточком.
- Решение принято и обжалованию не подлежит! Заседание окончено!
И тут…
Потрёпанный, не очень свежий парик главного судьи…хрюкнул?
- Хрр… Хрр… Уии!
Представители прессы замерли от восторга. Руки судьи медленно стали подниматься вверх – лорд притих, словно охотник – парик надо было схватить быстро, пока он…
- Хрюк!
Нечто ярко-розовое соскочило с головы лорда и помчалось прямо по спинам нырнувших под чёрную ткань фотографов!
- Щёлк!
- Фух!
- Пах!
- Прошу вас, прокомментируйте происходящее!
- Ваш парик… Он ожил?!
- Это колдовство?
- Вы утверждали, что скользящая по отражениям, попавшая к нам из другого мира Энн Фаер не обладает магией. Вы признаёте, что ошиблись?
- Не удовлетворяю! Запрещаю! Не имеете права! Суд выражает протест! – визжал лысый лорд, с ужасом наблюдая, как по столам и лавкам скачет живой розовый поросёнок, а журналисты сходят с ума.
Я опустила голову. Терпеть! Сейчас главное – не рассмеяться, иначе судья рассвирепеет, отменит решение – и тогда уж мне точно конец!
- Крак!
Деревянная клетка рухнула, а мне на руки прыгнула розовая кудлатая хрюшка.
- Привет! – шепнула я и спрятала крошку в складках платья.
Дрожащими руками судья Говард вытирал сияющую от пота лысину, от которой шёл едва заметный парок. Умаялся, бедолага, меня, непутёвую, обвиняя.
Вспышки слепили со всех сторон. Камеры журналистов были тяжёлые, с гофрой, штативами и чёрной тканью, под которую они чуть что – ныряли с нечеловеческой быстротой.
