Накануне тридцать девятого дня рождения, в самый пасмурный день наихудшего февраля на памяти человеческой Джейни приняла эпохальное, как впоследствии выяснилось, решение: она поедет в отпуск.
Пожалуй, Тринидад – не гениальнейшая на свете идея; раз уж собралась в такую даль, надо было в Тобаго или Венесуэлу, но Джейни нравилось, как звучит, – Три-ни-дад, в музыкальности его – обещание. Купила самые дешевые билеты, какие нашлись, и прилетела, когда карнавальные гуляки уже расходились по домам, а канавы забились мусором – Джейни в жизни не видала такого красивого мусора. Улицы пустовали, люди отсыпались после праздника. Отряды дворников ползали по улицам, как сытые крабы по дну морскому. Джейни подобрала горсть конфетти, опавших блестящих перьев и пластмассовых бус; сунула в карман, надеясь впитать легкомыслие осмосом.
В гостинице отмечали свадьбу – американка выходила за тринидадца, и почти все постояльцы приехали на церемонию. Джейни смотрела, как они ходят кругами, сторонясь друг друга; как тетки, дядья, кузены вянут на жаре; как щеки у них расцветают пятнами красных солнечных ожогов, отчего все кажутся счастливее, чем на самом деле; как ошеломленные тринидадцы кучкуются стайками, смеются и сыплют местным диалектом.
Влажность стояла удушающая, но теплые объятия моря спасали от духоты – утешительный приз для нелюбимых. Пляж был в точности как на картинке – и пальмы, и синяя вода, и зеленые холмы; мошка жалила щиколотки, напоминая, что все это взаправду, тут и там торчали лачужки, где торговали печеной акулой – акула во фритюре, в конверте жареного свежего теста, и ничего вкуснее Джейни никогда не ела. В гостиничном душе бывала горячая вода, бывала холодная, а иногда не бывало никакой.
Дни летели беззаботно. Джейни валялась на пляже с глянцевым журналом, каких обычно себе не позволяла, жарила ноги на солнце, впитывала морские брызги. Зима выдалась долгая, бураны один за другим, катастрофа за катастрофой, и Нью-Йорк к такому оказался не готов. Джейни поручили туалеты в музее, который проектировала ее компания, и Джейни то и дело задремывала за столом, грезила о голубом кафеле или за полночь ехала домой, в тишину квартиры, и падала в постель, не успевая спросить себя, как дошла до подобной жизни.