– Крыщух-то травить будете?
В голосе старосты звучала то ли надежда, то ли, напротив, опасение. Он хитровато глядел снизу вверх на приезжего, почесывал бороду грязноватой пятерней, а за спиной его собрался чуть ли не весь поселок. Запрокидывались серые лица, раззявливались рты, детишки тыкали пальцами. И то – не каждый день к ним в глушь наезжает землемер из города. Справились бы с весенней разверсткой полей и сами, но указ был ясный – если одолевают крыщухи, надо выписывать из города землемера. И поднатужились, и выписали.
Землемер ожиданий не оправдывал. Среднего роста, кряжистый, в плечах широкий, в какой-то косоворотке – мужик, одним словом, а никакой не ученый. Голос у него, впрочем, был чистый, звонкий, и глаза не по-деревенскому цепкие.
– Буду. Сегодня вечером и вытравлю. Как, сильно вредят?
– Не то чтоб вредят, – тут староста малость смутился и оглянулся на односельчан.
Разговор шел у калитки старостиного дома, откуда открывался вид на единственную поселковую улицу, всю в колдобинах. Дома кособочились вдоль нее, с палисадов свисало тряпье, битые горшки щерились тут и там. У соседнего дома чесался шелудивый пес, а его хозяин стоял сейчас в толпе, и вид у него, как и у пса, был недоумевающий и обиженный. Из приоткрытого рта свисала нитка слюны, и ветерок чуть шевелил ее, и плескалось под ветром тряпье на заборах. Землемер глядел на поселковых, и было ему муторно. Так вот и проходит жизнь, думал он, так вот и пройдет.
Конец ознакомительного фрагмента.
