Если бы Чеслава спросили, в чем разница между
пробуждением от обычного сна и от анабиоза, он бы ответил:
попросите ребенка стукнуть вас ладошкой, а потом попадитесь под
удар опытного боксера. Ощущение было такое, словно его вырвали
откуда-то, где он принадлежал — причем вырвали грубо и резко, с
корнем. Он пока не мог этого видеть, но вокруг него, в точно таких
же капсулах, спящие мужчины и женщины стали видеть чуть более
беспокойные сны — но люди все еще лежали неподвижно. Не проснулся
никто, кроме Чеслава.
Когда мужчина открыл глаза, он не увидел
абсолютно ничего. Окружающая темнота пугала и невыносимо давила.
Нервная система человека все еще не восстановилась до конца — едва
вышедшие из анабиоза могли связно мыслить, но какое-то время
оставались совершенно глухими, немыми и слепыми. Это было похоже на
нахождение в камере полной депривации, где полностью отсутствует
связь с внешним миром через любые органы чувств, и человек остается
наедине со своими мыслями. Чеслав вспомнил, что испытал подобные
ощущения в сурдокамере во время подготовки к анабиозу — но реальное
пробуждение ударило по нему куда тяжелее и жестче.
Самыми первыми Чеславу в голову пришли мысли
о смерти, а за ними холодной, липкой волной накатила паника. Паника
мешала думать и оценивать окружающую обстановку, поэтому он не
услышал ни писка медицинской аппаратуры, проводящей диагностику, ни
щелчка автоматики, которая впрыснула ему в вены успокоительное. Он
не почувствовал ни этого укола, ни последующего, со снотворным. Все
еще находясь в крайне тревожном состоянии, Чеслав провалился в
самый обычный неглубокий сон. А после, проснувшись, он вновь прожил
свое адское Колесо Сансары: пробуждение, темное ничто вокруг,
паника, невесомый укол, сон. И снова, и снова, по кругу.
Пока цикл, наконец, не прервался.
В
этот раз, проснувшись, Чеслав разглядел едва заметный, приглушенный
свет, с трудом, но различил вокруг себя очертания предметов.
Последующий укол, в отличие от предыдущих, принес болевые ощущения,
но Чеслава это обрадовало. Его порадовала и ломота в затекших
мышцах — боль означала, что он был жив. А еще боль означала
следующую стадию адаптации.
—
Чеслав, вы слышите меня? Вы понимаете, что я говорю? — раздался
откуда-то сбоку глухой, как из бочки, голос.
—
Аааа, ыыу, — Чеслав хотел сказать «да», но частично атрофированные
от долгого молчания связки не слушались. Невидимого собеседника его
мычание, судя по всему, удовлетворило — больше вопросов не
было.
