Не то, чтобы он не хотел в это верить. Как раз наоборот -
воображение очень часто рисовало дивные картины возвращения
опоясанного славой воина домой. Мошна его при этом грузно
позвякивала золотишком, вороной скакун славно выстукивал тяжелыми
копытами по киевской мостовой, а губы при мыслях обо всем этом сами
собой начинали растягиваться в довольной улыбке. Что особенно
по-дурацки выглядело, когда он спал. На что Хват, раздери его ящер,
не раз обращал внимание. Внимание, как правило, всеобщее.
- Да чтоб воши единственными бабами в моей постели до самой
старости были! - выпученные глаза в понимании Хвата означали
наивысшую степень честности. Хотя Тверд не припоминал ни одного
такого случая, который мог бы точно указать, что этот вертлявый
угорь и вправду знает, что такое честность.
- Чтобы обзавестись вшами в постели, сначала неплохо было бы
обзавестись этой самой постелью, - по лицу Тумана вообще сложно
было определить хоть что-то. Даже то, к тебе он сейчас обращается,
к Хвату, или вовсе к веренице резных коньков на нарядной крыше
купеческого терема, мимо которого они сейчас проезжали. Разве что
прищур уставших от постоянного бдения над книгами глаз мог выдать,
интересна ему беседа, или не очень.
- Тебе-то она на кой? - фыркнул в вислые усы Хват. - Почитать и
в нужнике можно. А тама в перине надобность не шибко великая. Там
как раз от твоих грамоток проку больше. Ну, ежели, конечно,
хорошенько помять...
Спрятанные под низким карнизом бровей глаза Тумана сузились.
Взгляд при этом продолжал мирно блуждать по оконным наличникам.
- Ну, да. То, с чем ты свою голову путаешь, всем известно.
- Добро хоть, бабий круп от лошадиного смогу...
- Цыть! - рявкнул Тверд, заметив, что на них уже начинает
косится купеческая дворня.
- Ну так я, кентарх, о том и толкую! - вспомнив, с чего начался
разговор, снова надул глаза прущей изнутри честностью Хват. - На
торжище давеча с вдовой одной разговорились, а утром смотрю: мать
честная, хоромы-то знакомые! Она ключницей оказалась - угадай, у
кого?
Тверд гадать не стал. Вместо того, дернув за узду, заставил
своего поджарого гнедого уступить дорогу прущему навстречу возу.
Своевольный степняк в ответ недовольно тряхнул гривой и припечатал
передним копытом рассохшуюся доску мостовой. Мерно бредущие волы
внимания на благородный конский гнев обратили не больше, чем на не
столь горделивых мух, кружащих над их боками. Улицы здесь были, что
ни говори, не родня царьградским.
