Пролог
Гонцов с королевскими эмблемами в
дворянских поместьях встречали по-разному. Везде они зачитывали
один и тот же текст, но реакция на него зачастую оказывалась
непредсказуемой. Правда, настоящую показывали уже в их отсутствие.
Если вообще показывали.
Гостиная первая.
Уютная, даже изящная, она оказалась
именно такой, какой и предполагаешь ее при взгляде на двухэтажный
особняк в центре респектабельного квартала. Здесь хозяйка
разговаривала с гонцом сама, даже слуг выставила. А когда он ушел,
долго сидела в оцепенении, пока наконец не прижала пальцы правой
руки ко всё еще красивым губам и не выдохнула:
— Шанс… — почти теряя сознание от
облегчения, прошептала она. — Это шанс.
Гостиная вторая.
Здесь не стали дожидаться ухода
гонца. Стоило ему дочитать указ короля, как девушка в платье с
многочисленными оборками — старшая из трех барышень-погодок — разве
что не подпрыгнула на месте и выпалила, сияя от восторга:
— Женихи!!!
Гостиная третья.
Немолодого курьера с тяжелой
солдатской поступью проводили в кухню для слуг. Хозяйка лично
проследила за тем, чтобы служивого накормили и устроили. А потом
вернулась в залу, где ее ждали члены семьи и некоторые соседи,
чтобы услышать злое и нервное:
— Они нас ищут! Ищут! И не
успокоятся, пока не найдут!
Возражать хозяйка не стала: она
пришла к такому же выводу.
Гостиная четвертая.
В этом зале отец семейства совершенно
плебейски угрожал курьеру, словно не понимал, что тот ничего не
решает. Он кричал и злился, ибо видел на лицах детей мысль,
завладевшую всем их существом. «Свобода! Свобода!!» — вот, что
читалось в глазах отпрысков. И он ничего не мог с этим сделать.
Гостиная пятая.
Пока гонец читал указ, ему казалось,
что он находится в этой большой, почти пустой комнате совершенно
один — такая стояла тишина. Ее не нарушили ни шорохом, ни словом,
ни вздохом. А потом мать семейства заплакала. Невероятно тихо,
почти беззвучно. Но страшные слова все же прозвучали:
— Мясо для стрел, — прошептала она. —
Мясо для стрел…
Гостиная шестая.
Гонец давно уже покинул комнату, а
тишина, вызванная его сообщением, все еще висела в зале. Но она
была другой, чем та, где женщина оплакивала своих детей. Здесь
безмолвие походило на предгрозовое ожидание, когда природа
замирает, страшась гнева стихии. И этот же гнев, словно еще
далекий, рокочущий гром, слышался в голосе заговорившего:
