Рональд, сын Даррена
Громкий скрип подъемной кабины
неприятно резал по ушам. Я перегнулся через борт и вытянул голову
как можно дальше от гигантской шестеренки, что перетирала
толстенный канат. Сильный ветер попытался распутать волосы, с таким
трудом собранные в пучок на затылке, а из глаз потекли слезы.
Утерев их рукавом, я сильно прищурился, окидывая взглядом
предгорный район Минакса.
Прямо подо мной начинали свой разбег
Большой и Торговый проспекты. Они протянулись от станции канатной
дороги у подножия вплоть до Закатной стены, перекликаясь друг с
другом многочисленными переулками и рукавами. В этих
хитросплетениях могли с легкостью заплутать даже местные
жители.
Солнце начало клониться к зубчикам
городских укреплений. Привыкнув к сумеречному освещению, я смог
различить немыслимое число людей и повозок. Они без конца сновали
по проспектам в обе стороны, занимаясь своими “приземленными”
делами.
Я усмехнулся собственному
высокомерию. Да, работа на Горе — отличная возможность когда-нибудь
покинуть город, однако это “когда-нибудь” было слишком расплывчатым
понятием. Отец отслужил наверху чуть больше двадцати пяти лет, да
так и помер в хибаре за городской стеной, не нужный никому из
“высокородных” людей. Тьфу!
В чувствах я смачно харкнул вниз,
хотя и знал, что плевок просто рассеется в воздухе — слишком
высоко.
Подъемник неумолимо тянул меня к
первой станции, расположенной на высоте чуть больше полукилометра
над уровнем города. Там я и проводил большую часть своей жизни в
качестве третьего помощника распорядителя. Принеси то, подай это —
одним словом, мальчик на побегушках, а ведь не так давно мне уже
третий десяток пошел. Боюсь, если жизнь продолжится в том же духе,
нам с Мариссой никогда не видать собственного домика хотя бы на
Сотом метре предгорья.
Я оторвался от бортика и обернулся,
встретившись взглядом с крепким мужчиной. Он презрительно отвел
глаза в сторону, после чего как будто задремал, хотя при шуме
работающего подъемника уснуть мог разве что глухой. Всего в кабине
насчитывалось чуть больше семи человек. Это заступала на службу
вечерняя смена гвардейской кухни. Мужчина, молчаливо осудивший меня
за плевок, наверняка был первым поваренком. Впрочем, я не знал его
имени, ведь на кухню меня пускали редко.
Бросив грустный взгляд на пахучий
сверток, я чуть было не поддался порыву и не выбросил его за борт,
вдогонку к своей густой слюне. Впрочем, это стало бы действительно
верхом кретинизма. За подобную провинность меня в ту же секунду
погонят с Горы поганой метлой, и остаток своих дней я проведу
внизу, с остальными. Придется мириться с добрососедством работяг
Минакса, чего я уж точно не хотел для своей Мариссы.
