Однажды Шогол-Ву, сын детей тропы, ушёл, чтобы не вернуться.
Перед тем он накормил соплеменников падалью.
За второе полагалась смерть. За первое тоже. Шогол-Ву ступил на
запретную тропу, тропу сердца, а такое не прощалось.
В безымянной долине у подножия гор, не имевших названия, стояла
ранняя весна. Воздух был наполнен бормотанием ручьёв и запахами
талого снега.
Спущенный Пятикрылым с привязи, юный ветер скакал по долине.
Расшалившись, толкал упругими боками хижины, наспех поставленные
перед зимой. Он долетал до Древолеса и приносил оттуда голоса птиц,
запутавшиеся в косматой холодной шкуре. Сами пернатые не
показывались у гор, наученные меткими стрелами.
Ветер встряхивался и пел, не в силах сдержать радость: конец
суровой зиме! Следы его лап темнели на земле проталинами, и в них
уже проклёвывалась юная трава.
И снег, и мокрую землю долины усеивали отпечатки ног, и в одном
из таких отпечатков лежал затоптанный маленький белый цветок.
Утром, таким ранним, что даже звёзды ещё не думали уходить,
Шогол-Ву вышел на порог с лопатой в руках и огляделся. Он собирался
копать могилу для Одноухого, старого пса, и не хотел, чтобы
кто-нибудь увидел. И его легко можно было понять.
Дети тропы и прежде недолюбливали людей и всё людское. Они
презирали слабость и милосердие, эти черты, присущие всякому
человеку в той или иной мере. Им претила изнеженность, и они
избегали привязанностей. Привязанность, как известно, та же
слабость.
Жители открытых земель тоже не любили детей тропы, считали
дикими их обычаи. Люди не одобряли того, что народившихся сносят в
общий дом, и дети не знают матерей, а те не помнят детей и не могут
назвать отцов. Люди ужасались тому, что запятнанные отправляют к
ушам богов старых и ослабевших сородичей.
Людям не хватало мудрости, чтобы понять: оттого-то дети тропы и
сильны, оттого-то их племя крепко, как молодой орех. А человечий
род, как старый орех, с гнилью и червоточинами. Пни —
расколется.
И всё-таки раньше, когда запятнанные жили ещё на Косматом
хребте, их просили вести по тропам, а они соглашались — само собой,
в обмен на щедрые дары.
Чаще это были тропы Безлюдья. Никто лучше запятнанных не сумел
бы провести торговцев от города к городу, сохранив людей и товар.
Реже — тропы охоты. Бывало, космач, надевший белую шкуру, не
засыпал, впадал в безумие, пятная снег у окраин следами когтистых
лап. Если не выследить, не убить, вскоре найдётся и мёртвая скотина
в хлеву. Длинная пасть могла перекусить овцу одним махом. А потом
космач дорвётся и до людей.
