Весна ранняя, тысячелетие новое, девушка пятится по яхтенной палубе. Идет медленно, перегнувшись почти вдвое, ковш в левой руке, в правой кастрюля горячей смолы. Из ковша тонкой струйкой заливает смолу в швы, куда вчера весь день стамеской и колотушкой забивала паклю.
Вначале – просто работа.
Яхта стоит на деревянных кильблоках, палуба в двадцати футах над землей – над жесткой плоскостью битого кирпича и бетона, откуда весеннее тепло выманило на свет нежданные кляксы бледных цветочков, запустивших корни в неглубокие жилы почвы. Вокруг верфь, где некогда строили серьезные суда – паромы, угольные баржи, траулеры, а в войну деревянный минный тральщик, – но теперь обслуживают и латают прогулочные лодки: одни на кильблоках, другие у понтонов. Жужжат дрели, бубнят радиоприемники, изредка стучит молоток.
На палубе девушка одна. Перед ремонтом мачту сняли, а весь такелаж вместе со стойками и леерами убрали на хранение. Законопатив один шов, девушка тотчас принимается за другой. Смола в кастрюле остывает. Остывая – густеет. Скоро надо прерваться, разжечь газовую горелку на камбузе, опять разогреть смолу – но еще не пора.
Ниже, в тени стального корпуса, молодой человек в перчатках, напевая себе под нос, окунает болты в свинцовые белила. Он высок, голубоглаз, аристократичен. Белокурые волосы, издали вроде густые, уже редеют. Имя его – Хенли, но все зовут его Тимом – ему так приятнее. Переспит ли он с девушкой на палубе, пока неясно.
Взяв очередной болт, он прерывает свое занятие, окликает:
– Мод! Мод! О где же ты, Мод? – и, не получив ответа, с улыбкой возвращается к работе. С девушкой он знаком шапочно, но знает, что подтрунивание с ней не пройдет – она даже не понимает, что это значит. Это забавно, это пленительно, безобидный пробел, причуда нрава, одна из тех, что ему любезны, как и прямота ее прямодушного карего взгляда, и кудри, в которых только всплески и недозавитки, потому что стрижется она коротко, под мальчишку, и татуированные буквы на руке (на исподе левого предплечья) – удивляешься, увидев впервые; любопытно, какие еще сюрпризы она преподнесет. И намек на уилтширский акцент, и как она сосет порез, но не поминает о нем ни словом, и как груди ее не больше персиков и твердые, наверное, как персики. Вчера она стянула с себя свитер, и Тим впервые увидел двухдюймовую полоску голого живота над поясом джинсов, и совершенно внезапно на Тима накатила серьезность.
