С момента возникновения человеческая культура строилась по принципу «Свой – Чужой». При этом в разные времена и в разных культурах границы «Своего» могли определяться родовой, языковой, государственной, территориальной, религиозной, этнокультурной или расовой принадлежностью, но практически неизменной оставалась установка на культивирование «Своего» при безусловном неприятии «Чужого», «варварского», с которым в принципе невозможна нормальная коммуникация.
Разумеется, эта идеологема на самом деле никогда не реализовывалась безусловно: взаимодействие существовало, и на самых разных уровнях. Распространялись не только товары, но и идеи, технологии, знания, верования, художественные образы. Однако чаще всего напрямую взаимодействовали с иными культурами немногие – торговцы, проповедники, путешественники и т. д. Массовыми контакты становились в период миграций, но их результатом чаще всего становилось не столько взаимодействие культур, сколько культурная ассимиляция пришельцев или аборигенов, либо прямой геноцид. Для большинства представление об инокультурных реалиях обычно строилось на основе экстраполяции максим собственной культуры (как образ «злодейского Востока» в старофранцузской «Песне о Роланде») или носило характер произвольных экзотических фантазий (как в «Приключениях сэра Джона Мандевиля»); исключения составляли исследования некоторых интеллектуалов, не слишком актуальные для общественного сознания.
Ситуация радикальным образом изменилась на рубеже XVII– XVIII вв., когда европейцам удалось создать прообраз современной глобальной цивилизации. Разумеется, она была организована европоцентрично, и Европа длительное время продолжала осознавать ситуацию с позиции собственной исключительности. Однако впервые взаимодействие с иными культурами приобрело стабильный и по-настоящему массовый характер, и при этом, несмотря на все усилия колонизаторов («Бремя белых» Р. Киплинга), практика показала невозможность быстрой трансформации мировой культуры по европейскому шаблону. С другой стороны, экзотические нравы, обычаи, образцы искусства, религиозные и философские традиции начинают проникать в Европу сначала как экзотический потребительский продукт, затем как попытка найти ключ для понимания собственных традиций, и наконец, как полноценный образ Иного, равноправно и актуально существующего в современном мире.
