Гробовые деревья были открыты совершенно случайно. Как известно, случайность всегда являлась широко распространенным сопутствующим фактором многих великих человеческих открытий, и обнаружение в одном из пустынных и диких районов крупнейшей центрально-азиатской пустыни Гоби тенистой рощи Гробовых Деревьев не явилось исключением из этого золотого правила.
Однажды на территории дружественной МНР один рядовой советский геолог, некто Сергей Кобзев, во время банкета, посвященного окончанию работы разведэкспедиции, напился до поросячьего визга и в таком вот сумеречном состоянии неожиданно предложил монголке-переводчице свои руку и сердце. Кривоногой маленькой и коренастой, как и подавляющее большинство монгольских девушек, переводчице, высокий симпатичный Кобзев давно уже нравился, и она ему, дура, поверила. С другой стороны, конечно же, нельзя судить ее за это так строго – наивную доверчивую душу, урожденную жительницу бескрайних степей, ничуть не испорченную тлетворным влиянием современной цивилизации.
Переводчице недавно исполнилось двадцать лет, звали ее Бурта, и она никуда не выезжала из родного аймака за исключением трех поездок в Улан-Батор, два раза с родителями, и один раз ее посылали от школы за хорошую успеваемость. Русскому языку ее научил дедушка, воевавший еще в гражданскую войну в составе красногвардейской бригады, разгромившей так называемую банду барона Унгерна. Отец Бурты являлся председателем богатого аймака и в личном пользовании имел тысячу голов крупного рогатого скота, пять тысяч баранов и косяк в двести лошадей. Кобзев не мог об этом знать, и доверчивая Бурта восторженно выслушала его неожиданное предложение, ничего не зная о влиянии на мужскую психику алкоголя, принятого в большом количестве. И более того – в чудовищном порыве нереализованного платонического любвеобильного потенциала многих сотен тысяч когда-либо рождавшихся и еще не рожденных монгольских и татарских женщин, Бурта в достаточно навязчивой форме засунула психически коченеющему Кобзеву между резинкою трусов и левым воспалившимся паховым узлом десять, хотя и мятых, и грязноватых, но, тем не менее, абсолютно настоящих стодолларовых купюр. И в данной нештатной ситуации любой европейский мужчина не оказался бы способен отреагировать на неадекватное поведение азиатской девственницы, иначе, как в стереотипной форме банального искреннего изумления. Но ввиду того, что Сергей Николаевич Кобзев в эти исторические секунды пребывал практически в невменяемом состоянии, он ничуть не изумился, ну и, разумеется, нисколько не удивился, приняв неожиданную прибавку у себя в семейных трусах, как нечто должное и обязательное.
