Взгляд, брошенный искоса – больше мне ничего не осталось. Быстрый, как скользнувший из-под листвы солнечный луч, внезапный, как порыв ветра. Всё остальное я тоже помню, всего-то год прошёл. Но лицо, голос, руки, улыбка запечатлелись в памяти плоско, как на фотографиях, где не может быть объёма и запаха. Сохранился живым только взгляд Норы – единственной женщины, которую я, страшно и странно сказать – любила.
Я никогда не интересовалась квир-культурой. Для меня это было что-то заоблачное, и когда знакомые выражали свою неприязнь или отвращение к «не таким», я спрашивала:
– Какое вам до них дело-то? Или вы часто с ними общаетесь?
Конечно, никто не общался – ни часто, ни даже изредка. Мой круг знакомых включал людей интеллигентных и скромных, иногда, впрочем, раздражавших меня своей правильностью. Революционеркой я не была, но отдельные слова, поступки и бытовые мелочи возмущали. С каждым годом – всё сильнее, что закономерно, характер ведь портится с возрастом. Мой муж Максим, например, терпеть не мог любого отступления от нормы. Видя по телевизору молодых людей с татуировками, смелым пирсингом или необычным цветом волос, он каждый раз восклицал:
– Вот придурки!
Ещё хуже бывало, если он замечал подобного человека на улицах нашего города, не слишком, честно говоря, изобилующего эпатажными персонами. Он хватал меня за руку и говорил так громко, что оборачивались сразу несколько окружающих:
– Смотри, ну и уродина!
Однажды бритоголовый парень с татуировкой на затылке бросился в драку, и Максим, конечно же, победил. Бритому хватило двух тычков, чтобы он оставил попытки защитить свою честь.
– Ты реагируешь, как неумный подросток, – пыталась я воспитывать супруга, – неужели надо объяснять, что каждый человек имеет свой взгляд на мир?
Он безапелляционно заявлял, что эпатажная внешность свидетельствует об отклонениях в психике, что «таких надо закрывать на месяц-другой в диспансере». В общем, гнул свою медицинскую линию, хотя работал не психиатром, а хирургом.
Я не одобряла высказываний Максима, и вздрагивала от омерзения, когда мои родители говорили: «чурки», «жиды», «чернота» – для них представители иных национальностей тоже были квир, фрики, второй сорт.
