– Это я, Господи, – шепчет она в прокуренном тамбуре. – Ты слышишь меня, Господи? Который уже год я не могу выйти с тобой на связь. Ну кто Тебя просил засылать меня в этот поганый мир? Ты выгнал меня из рая и бросил на произвол судьбы. И, похоже, не дал в сопровождающие даже ангела-хранителя. Я выплакала все слезы, Господи! Я пробила лбом все стены сортиров, хибар и дворцов и вырвалась в безвоздушное пространство. Ну забери меня отсюда или пришли хоть какую-то гуманитарную помощь! Моя душа от голода превратилась в дистрофика. Ты раньше подкармливал ее стихами, а теперь не бросаешь в миску даже обглоданную кость хоть какого-нибудь гребаного творчества. Меня замучила эта душа-наркоманка, которая не может функционировать самостоятельно, без постоянной адреналиновой подпитки. Она требует все новых и новых доз любви, она ненасытна, как сорок тысяч братьев никогда не существовавшего Вильяма нашего Шекспира…
Я невольно услышала этот отчаянный монолог, когда вышла покурить. И, тихо прикрыв тамбурную дверь, вернулась в купе. С моей коллегой Сашей Анчаровой мы ехали в Питер. Знакомы были давно, но как-то шапочно. Хотя линии наших судеб были поразительно похожи, до поры до времени они не пересекались. И вдруг в этой поездке выяснилось, что у нас есть общие друзья, общий институт, похожие постперестроечные профессии и жизненные предпочтения. Может быть, поэтому Саша доверила именно мне свою историю, хотя могла бы и сама воспроизвести ее изящными росчерками пера. Но попросила об этом меня, и я выполняю обещание, не комментируя и не корректируя услышанное от нее в ту ночь под стук не на шутку сбрендивших колес.
– Знаешь, – сказала Саша, зайдя в купе, – я только что в тамбуре пыталась молиться. У меня опять ничего не получилось. Может, запишешь историю моей жизни, вернее, ту часть айсберга, которая спрятана под водой? Кусок, торчащий наверху, мне и самой неинтересен.
Я неопределенно кивнула (до Питера оставалась еще целая ночь пути) и, достав из «кустов» диктофон, приготовилась слушать.
– Впервые в этот город на болотах я попала, когда мне было 15 лет. Мы проехали на «Волге» весь путь от Киева до Прибалтики и через враждебную Эстонию двинулись на Ленинград. Отец за рулем, мама справа от руля и мы с малолетним братом сзади. Я обожала эти автомобильные путешествия по необъятному Союзу. Ветер дул в лицо, незнакомые домашние животные мирно паслись на лугах, пахло скошенной травой и сладким дымом отечества. И сногсшибательно кружилась голова от всепоглощающего, пьянящего до одури предвкушения долгой и, кто бы сомневался, счастливой жизни. Детство свое я категорически отказывалась считать счастливым и скорое избавление от него приравнивала к обретению долгожданного взрослого суперсчастья. Отец за рулем не пил и, пребывая в благодушном состоянии до первых дорожных неурядиц, повторял, как заклинание: «Машина наша – дом с колесами». Прожив в машине до 17 лет, я стала вскарабкиваться на третьи полки общих вагонов и навсегда затосковала по собственному автомобилю. Чтобы ветер в лицо, чтобы дальняя дорога, ночевки в кемпингах, низкие летние звезды над малахольной головой и, главное, то самое предвкушение сокрушительного счастья…
